|
он посмелее и не бойся всякого рода неприятностей, вы бы услышали, что бы он нам тут запел!
Но он слишком боится вашего сына; да, да, он боится господина кюре… Временами хочется
сказать, что он просто сделался дурачком. Но раз он перестал нам мешать, то уж бог с ним,
пусть ведет себя, как ему угодно, правда ведь? А?
Старуха Фожа отвечала, что г-н Муре представляется ей Достойным человеком;
единственный его недостаток, по ее мнению, это то, что он не религиозен. Но со временем он,
конечно, вернется на путь истинный. И почтенная особа медленно завладевала нижним этажом,
переходила из кухни в столовую, бродила по прихожей. Встречаясь с ней, Муре вспоминал
день приезда аббата, когда его мать, одетая в какие-то черные обноски, не выпуская из рук
корзины, которую она держала обеими руками, вытягивала шею, заглядывая в каждую комнату
со спокойной непринужденностью человека, осматривающего назначенный к продаже дом.
С тех пор как аббат со своей матерью стали столоваться в нижнем этаже, третьим этажом
завладели Труши. Они стали вести себя довольно шумно; грохот передвигаемой мебели, топот,
громкие голоса доносились сквозь растворяемые и быстро захлопываемые двери. Старуха
Фожа, если ей в это время случалось беседовать на кухне, встревоженно поднимала голову.
Роза, желавшая, чтобы все шло мирно, говорила, что бедной госпоже Труш не очень-то легко
приходится. Однажды вечером аббат, еще не успев лечь спать, услышал на лестнице какой-то
подозрительный шум. Выйдя со свечой в руке, он увидел вдребезги пьяного Труша, который на
коленках взбирался по ступеням. Мощным движением руки аббат поставил его на ноги и
втолкнул в комнату. Олимпия, уже лежавшая в постели, мирно читала роман, мелкими
глоточками попивая стоявший на ночном столике грог.
— Послушайте, — сказал аббат Фожа, побагровев от гнева, — вы завтра же уложите свои
чемоданы и уедете отсюда!
— С какой это стати? — спросила Олимпия без малейшего смущения. — Нам здесь
неплохо.
Но священник резко оборвал ее:
— Молчи! Ты негодяйка и всегда только старалась как-нибудь мне повредить. Мать была
права: мне не следовало вытаскивать вас из нищеты… А теперь мне приходится подбирать
твоего мужа на лестнице! Это позор. Подумай, какой бы разыгрался скандал, если бы его
увидели в таком состоянии… Вы уедете завтра же.
Олимпия присела на кровати, чтобы отхлебнуть грога.
— Ну нет! — заявила она.
Труш хохотал. Хмель у него был веселый. Он развалился в кресле, оживленный, в
прекраснейшем расположении духа.
— Не будем ссориться, — залепетал он. — Это ничего, просто так, легкое
головокружение от воздуха, — ведь сейчас очень холодно. Но какие же нелепые улицы в этом
проклятом городишке!.. Знаете, Фожа, это очень приличные молодые люди. Хотя бы сын
доктора Поркье. Вы ведь хорошо его знаете, доктора Поркье?.. Так вот, мы с ним встречаемся в
одном кафе за тюрьмой. Содержит его одна арлезианка, прехорошенькая брюнетка…
Скрестив руки на груди, священник грозно смотрел на него.
— Нет, уверяю вас, Фожа, вы напрасно на меня сердитесь… — продолжал Труш. — Вы
же знаете, я человек воспитанный, знаю приличия… Днем я не выпью даже стаканчика воды с
сиропом из страха вас скомпрометировать… Чего вы наконец хотите? Ведь с тех пор, как я
здесь, я хожу на службу, словно в школу, таскаю тартинки с вареньем в корзиночке; поймите,
ведь это же идиотское занятие! Я чувствую себя просто каким-то болваном, — да, да, честное
слово; и все только из желания оказать вам услугу… Но ночью ведь меня никто не видит. Могу
же я погулять хоть ночью! Мне это полезно, а то я подохну от этой жизни. Да и, кроме того, на
улицах нет ни души… И странно же они здесь выглядят!..
— Пьяница! — процедил священник сквозь зубы.
— Значит, не хотите мириться?.. Тем хуже, милый мой. Я-то ведь добрый малый, не
люблю кислых мин. Если вам это не нравится, то я вас брошу, и оставайтесь себе со своими
святошами. Из них одна только малютка де Кондамен — смазливенькая, да и то арлезианка
лучше. Можете сколько угодно таращить на меня глаза, вы мне не нужны. Желаете, могу вам
одолжить сто франков?
И вытащив из кармана кредитные билеты, он с хохотом разложил их у себя на коленях;
потом стал проделывать с ними разные штуки, размахивать ими под носом у аббата,
подбрасывать кверху. Олимпия мгновенно выскочила из постели, полуголая; подобрав
кредитки, она с досадой засунула их под подушку. Аббат Фожа тем временем с величайшим
изумлением оглядывал комнату; на комоде он увидел ряд винных бутылок, на камине
непочатый паштет, конфеты в старой порванной коробке. Комната была набита недавними
|
|