— Как, матушка! Вы могли предположить?..
     — Да я ничего и не предполагала, — ответила она с напускным равнодушием. — Ты 
волен делать все, что тебе угодно, и все, что ни сделаешь, будет хорошо, понимаешь? Ты мое 
дитя… Я готова пойти воровать ради тебя, понял?
     Но он уже не слушал. Выпустив руки матери, он смотрел на нее, словно погруженный в 
размышления, от которых лицо его стало еще строже.
     — Никогда, слышите, никогда! — произнес он с непреклонной гордостью. — Вы 
ошибаетесь, матушка… Сильны только целомудренные люди.
     
XVI
     
     В семнадцать лет Дезире все еще смеялась, как маленькая глупышка. Она превратилась в 
высокую красивую девушку, очень полную, с руками и плечами взрослой женщины. Росла она, 
как крепкое растение, радуясь своему росту, недоступная для горя, опустошавшего и 
омрачавшего дом.
     — Ты совсем перестал смеяться, — говорила она отцу. — Хочешь, поиграем в веревочку? 
Это ведь интересно.
     Она забрала себе целый участок сада, вскапывала его, сажала овощи, поливала. Она 
любила тяжелую физическую работу. Завела кур, и когда они клевали ее овощи, она их 
бранила, словно любящая мать. Вечно копаясь в земле и возясь с животными, она в результате 
этих забав ходила ужасно перепачканная.
     — Это настоящая половая тряпка! — кричала Роза. — Первым делом я больше не буду 
пускать ее на кухню, она всюду разводит грязь… Нет, сударыня, вы слишком добры и зря ее 
наряжаете; на вашем месте я дала бы ей валяться в грязи, сколько душе угодно.
     Марта, всецело поглощенная своими переживаниями, перестала даже следить за тем, 
чтобы Дезире меняла белье. Девушка иногда по три недели не снимала рубашки; из 
спускавшихся на стоптанные шлепанцы чулок торчали голые пятки; замызганные юбки висели 
на ней, словно нищенские лохмотья. Однажды Муре пришлось самому взяться за иголку; 
лопнувшее сзади сверху донизу платье обнажало ее спину. Она смеялась, чувствуя себя 
полуголой; волосы рассыпались по плечам, руки были все черные от земли, лицо совсем 
измазано.
     В конце концов Марта стала испытывать к ней чуть ли не отвращение. Возвращаясь от 
обедни с легким запахом ладана в волосах, она брезгливо морщилась от острого запаха земли, 
исходившего от дочери. Она отправляла ее в сад сразу же после завтрака; она уже не могла 
выносить ее возле себя; ее беспокоили это дюжее здоровье, этот звонкий беспричинный смех.
     — Боже мой, что за несносный ребенок! — говорила она иногда с раздраженным и 
усталым видом.
     Слушая ее жалобы, Муре однажды вспылил и сказал ей:
     — Если она тебя стесняет, можно ее выпроводить из дому, как и наших двух мальчиков.
     — Право, я бы чувствовала себя гораздо спокойнее, если бы ее не было, — откровенно 
ответила Марта.
     В конце лета, как-то днем, Муре испугался, не слыша более Дезире, которая несколькими 
минутами раньше страшно шумела в глубине сада. Он побежал туда и нашел ее на земле: она 
свалилась с лестницы, куда забралась нарвать винных ягод; шпалеры буксусов, к счастью, 
ослабили удар. Испуганный Муре поднял девушку на руки и стал звать на помощь. Ему 
показалось, что она расшиблась насмерть, но она быстро оправилась, стала уверять, что ей ни 
капельки не больно, и готова была вновь забраться на лестницу.
     Марта в это время спускалась с крыльца. Услышав смех Дезире, она рассердилась.
     — Эта девчонка в конце концов меня убьет, — сказала она. — Она только и думает, как 
бы меня взволновать. Я уверена, что она нарочно свалилась на землю. Это просто нестерпимо. 
Я буду запираться в своей комнате, буду уходить с утра и возвращаться только вечером… Ну, 
ну, смейся, большая дурища! Неужели же я произвела на свет такое чудовище? Да, нелегко мне 
будет с тобой!
     — Это уж наверняка, — подхватила Роза, прибежав из кухни. — Большая это обуза, и 
нечего надеяться, что когда-нибудь удастся выдать ее замуж.
     Муре смотрел на них и слушал, пораженный в самое сердце. Он ничего не сказал и 
остался с Дезире в саду. До самой ночи они сидели вдвоем и как будто о чем-то тихо 
разговаривали. На следующий день Марта и Роза все утро отсутствовали; они отправились к 
обедне за одно лье от Плассана, в часовню, посвященную св. Януарию, куда все городские 
богомолки стекались в этот день. Когда они вернулись, кухарка поспешно подала холодный