|
приятельницей Розы и частенько занимала у нее по два франка, чтобы не подниматься к себе на
третий этаж, когда будто бы забывала захватить с собой кошелек.
— Поднимитесь к ней, — добавила кухарка, — вам там удобнее будет поговорить… Они
хорошие люди и очень любят господина кюре. Поверьте, они много чего натерпелись. Чего
только не рассказала мне г-жа Олимпия, — прямо сердце разрывается.
Марта застала Олимпию в слезах. Они слишком добры, и их добротой всегда
злоупотребляли. И она принялась подробно рассказывать о своих делах в Безансоне, где по
милости мошенника-компаньона они по уши влезли в долги. Хуже всего то, что кредиторы
начинают проявлять нетерпение. Она только что получила очень резкое письмо, в котором они
грозят, что напишут в Плассан мэру и епископу.
— Я готова все вытерпеть, — рыдая, добавила она, — но я скорей соглашусь умереть, чем
осрамить брата… Он и так уже сделал для нас слишком много; я не хочу ему ничего говорить,
потому что он небогат и только понапрасну стал бы мучиться… Боже мой! Что сделать, чтобы
помешать этому человеку написать сюда? Ведь останется только умереть со стыда, если в
мэрии или в епархиальном управлении получат такое письмо. Да, я знаю моего брата, он умрет
от этого.
У Марты также выступили на глазах слезы. Страшно побледнев, она сжимала руки
Олимпии. Затем, не дожидаясь никаких просьб, предложила свои сто франков.
— Это, конечно, мало; но, может быть, это предотвратит опасность? — в мучительной
тревоге спросила она.
— Сто франков, сто франков… — повторяла Олимпия. — Нет, нет, они никогда не
удовольствуются ста франками.
Марта была в отчаянии. Она клялась, что больше денег у нее нет. И забылась до того, что
рассказала о церковных чашах. Если бы она их не купила, она могла бы дать целых триста
франков. У Олимпии загорелись глаза:
— Триста франков — это как раз та сумма, которую он требует, — сказала она. — Что и
говорить, вы оказали бы гораздо большую услугу моему брату, если бы не сделали этого
подарка, который вдобавок останется в церкви. Каких только прекрасных вещей не надарили
ему безансонские дамы! И несмотря на это, он ничуть не сделался богаче. Не давайте туда
больше ничего, это просто грабеж. Впредь советуйтесь со мной. Сколько на свете скрытых
несчастий и бед! Нет, сто франков никак не уладят дела!
Прохныкав добрых полчаса и убедившись, что у Марты действительно только и есть, что
эти сто франков, она в конце концов согласилась их взять.
— Я их сейчас же отправлю, чтобы умиротворить пока что этого человека, — сказала
она, — но он не надолго оставит нас в покое… А главное, умоляю вас, не говорите об этом
брату; вы его убьете. И лучше, чтобы муж мой тоже не знал о наших с вами делах; он такой
самолюбивый, что может наделать глупостей, лишь бы расквитаться с вами. Мы, женщины,
всегда между собой столкуемся.
Марту этот заем осчастливил. С этого момента у нее появилась новая забота: устранять от
аббата Фожа неведомо для него грозившие ему опасности. Она часто поднималась к Трутам,
проводила там целые часы, выискивая с Олимпией способы удовлетворить кредиторов. Та
рассказала, что порядочное количество просроченных векселей имеют подпись аббата и что
произойдет страшнейший скандал, если эти векселя будут пересланы когда-нибудь в Плассан
для предъявления ко взысканию. Общая цифра долгов, по ее словам, была так велика, что она
долго отказывалась ее назвать, и тем сильнее плакала, чем больше Марта настаивала. Наконец
все же назвала ее: двадцать тысяч франков. Марта вся похолодела. Никогда ей не собрать
двадцати тысяч франков. Неподвижно устремив глаза в пространство, она размышляла, что
только после смерти мужа она сможет располагать такой суммой.
— Я говорю, двадцать тысяч в конечном счете, — поспешно добавила Олимпия,
обеспокоенная мрачным выражением лица Марты, — но было бы очень хорошо, если бы мы
могли расплатиться в течение десяти лет небольшими взносами. Кредиторы согласятся ждать
сколько угодно, лишь бы они были уверены, что платежи будут поступать регулярно… Очень
обидно, что мы не можем найти кого-нибудь, кто бы нам доверился и ссудил нам необходимые
суммы.
Такова была обычная тема их разговоров. Нередко Олимпия говорила также об аббате
Фожа, которого она, по-видимому, обожала. Она рассказывала Марте о нем разные интимные
подробности: он боялся щекотки, не мог спать на левом боку; на правом боку у него родимое
пятно, которое в мае краснеет, как настоящая ягода. Марта улыбалась, готовая без устали
слушать все эти мелочи; она расспрашивала Олимпию о ее детстве, о детстве ее брата. Когда же
снова поднимался вопрос о деньгах, она сходила с ума от своего бессилия чем-нибудь помочь;
|
|