улыбкой пожимал руки членам обоих кружков, пожелавшим его навестить. Но Пекер-де-Соле 
демонстративно не выходил за пределы сада супрефектуры; а Растуаль и де Бурде тоже упорно 
не показывались в тупичке и продолжали сидеть под деревьями возле каскада. Изредка 
горсточка поклонников аббата забиралась в тенистую аллею сада Муре. Иногда над стеной 
высовывалась чья-нибудь голова и, бросив беглый взгляд в сад, тотчас же исчезала.
     Впрочем, аббат Фожа ничуть не стеснялся; он только с тревогой следил за окном Трушей, 
где в любой час поблескивали глаза Олимпии. Труши сидели там в засаде за красными 
занавесками, снедаемые неистовым желанием тоже сойти в сад, полакомиться фруктами, 
поболтать в светском обществе. Они с легким стуком приоткрывали жалюзи, на минутку 
облокачивались на подоконник и тотчас же в бешенстве прятались, укрощенные взглядом, 
который бросал на них аббат. Затем, крадучись, как волки, они возвращались обратно к окну, 
прижимая свои бледные лица к какому-нибудь уголку его, выслеживая каждое движение 
аббата, терзаясь при виде того, как он свободно наслаждается этим раем, доступ в который им 
запрещен.
     — Это слишком, — сказала однажды Олимпия мужу. — Он засадил бы нас в шкап, если 
бы только мог, чтобы наслаждаться всем одному… Давай сойдем вниз. Хочешь? Посмотрим, 
что он скажет.
     Труш только что вернулся из своей конторы. Он переменил воротничок и почистил 
башмаки, чтобы придать себе приличный вид. Олимпия надела светлое платье. Затем они 
храбро сошли в сад и мелкими шажками пошли вдоль высоких буксусов, останавливаясь у 
цветников. Аббат Фожа в это время, стоя к ним спиной, беседовал с Мафром у калитки в 
тупичок. Он услышал скрип шагов на песке только тогда, когда Труши находились уже совсем 
близко от него, в задней аллее. Обернувшись, он запнулся посреди фразы, ошеломленный их 
появлением. Мафр, не видавший их ни разу, разглядывал их с любопытством.
     — Чудная погода, не правда ли, господа? — проговорила Олимпия, побледнев под 
взглядом брата.
     Аббат стремительно увлек мирового судью в тупик, где тотчас же с ним распрощался.
     — Он взбешен!.. — пробормотала Олимпия. — Ну и пусть! Мы должны оставаться. Если 
уйдем, он подумает, что мы испугались… Хватит с меня. Ты увидишь, как я буду говорить с 
ним.
     Она усадила мужа на один из стульев, которые Роза за несколько минут до этого 
принесла. Вернувшись, аббат увидел, как они уютно расположились. Закрыв калитку на засов и 
убедившись, что листва надежно скрывает их, он приблизился к Трушам и, задыхаясь от гнева, 
глухим голосом произнес:
     — Вы забыли наш уговор; вы мне обещали не выходить из комнаты.
     — Там слишком жарко, — ответила Олимпия. — Мы не совершили никакого 
преступления тем, что вышли подышать свежим воздухом.
     Священник едва владел собой; но его сестра, бледная от усилий, которых ей стоила эта 
борьба с ним, выразительно добавила:
     — Не кричи; рядом люди, ты можешь повредить себе. Труши хихикнули. Аббат 
посмотрел на них и молча, с грозным видом, провел рукой по волосам.
     — Сядь, — сказала Олимпия. — Ты хочешь объяснения, не так ли? Изволь… Нам надоело 
сидеть взаперти. Ты здесь катаешься как сыр в масле; весь дом — твой, весь сад — твой. 
Отлично, мы очень рады, что твои дела идут хорошо; но из-за этого не следует обращаться с 
нами, как с какими-то нищими. Тебе ни разу не пришло в голову послать мне хоть маленькую 
веточку винограда; ты отвел нам самую скверную комнату; ты нас прячешь, стыдишься нас, 
запираешь, как будто мы зачумленные… Пойми, что так больше не может продолжаться.
     — Я здесь не хозяин, — ответил аббат Фожа. — Обратитесь к господину Муре, если 
желаете опустошать его сад.
     Труши снова обменялись улыбкой.
     — Мы не хотим вмешиваться в твои дела, — продолжала Олимпия. — Мы кое-что знаем, 
и с нас этого достаточно… Все это доказывает, что у тебя не доброе сердце. Как ты думаешь, 
будь мы на твоем месте, разве мы не постарались бы кое-что уделить тебе?
     — Чего же вы, наконец, от меня хотите? — спросил аббат. — Не воображаете ли вы, что я 
купаюсь в золоте? Вы видели мою комнату, она обставлена хуже вашей. Не могу же я 
предоставить вам этот дэм, который не принадлежит мне.
     Олимпия пожала плечами; она перебила мужа, который хотел было что-то сказать, и 
спокойно продолжала:
     — Всякий понимает жизнь по-своему. Будь у тебя миллионы, ты бы и тогда не купил 
коврика для кровати, а всадил свои деньги в какое-нибудь дурацкое предприятие. Ну, а мы