|
улыбкой пожимал руки членам обоих кружков, пожелавшим его навестить. Но Пекер-де-Соле
демонстративно не выходил за пределы сада супрефектуры; а Растуаль и де Бурде тоже упорно
не показывались в тупичке и продолжали сидеть под деревьями возле каскада. Изредка
горсточка поклонников аббата забиралась в тенистую аллею сада Муре. Иногда над стеной
высовывалась чья-нибудь голова и, бросив беглый взгляд в сад, тотчас же исчезала.
Впрочем, аббат Фожа ничуть не стеснялся; он только с тревогой следил за окном Трушей,
где в любой час поблескивали глаза Олимпии. Труши сидели там в засаде за красными
занавесками, снедаемые неистовым желанием тоже сойти в сад, полакомиться фруктами,
поболтать в светском обществе. Они с легким стуком приоткрывали жалюзи, на минутку
облокачивались на подоконник и тотчас же в бешенстве прятались, укрощенные взглядом,
который бросал на них аббат. Затем, крадучись, как волки, они возвращались обратно к окну,
прижимая свои бледные лица к какому-нибудь уголку его, выслеживая каждое движение
аббата, терзаясь при виде того, как он свободно наслаждается этим раем, доступ в который им
запрещен.
— Это слишком, — сказала однажды Олимпия мужу. — Он засадил бы нас в шкап, если
бы только мог, чтобы наслаждаться всем одному… Давай сойдем вниз. Хочешь? Посмотрим,
что он скажет.
Труш только что вернулся из своей конторы. Он переменил воротничок и почистил
башмаки, чтобы придать себе приличный вид. Олимпия надела светлое платье. Затем они
храбро сошли в сад и мелкими шажками пошли вдоль высоких буксусов, останавливаясь у
цветников. Аббат Фожа в это время, стоя к ним спиной, беседовал с Мафром у калитки в
тупичок. Он услышал скрип шагов на песке только тогда, когда Труши находились уже совсем
близко от него, в задней аллее. Обернувшись, он запнулся посреди фразы, ошеломленный их
появлением. Мафр, не видавший их ни разу, разглядывал их с любопытством.
— Чудная погода, не правда ли, господа? — проговорила Олимпия, побледнев под
взглядом брата.
Аббат стремительно увлек мирового судью в тупик, где тотчас же с ним распрощался.
— Он взбешен!.. — пробормотала Олимпия. — Ну и пусть! Мы должны оставаться. Если
уйдем, он подумает, что мы испугались… Хватит с меня. Ты увидишь, как я буду говорить с
ним.
Она усадила мужа на один из стульев, которые Роза за несколько минут до этого
принесла. Вернувшись, аббат увидел, как они уютно расположились. Закрыв калитку на засов и
убедившись, что листва надежно скрывает их, он приблизился к Трушам и, задыхаясь от гнева,
глухим голосом произнес:
— Вы забыли наш уговор; вы мне обещали не выходить из комнаты.
— Там слишком жарко, — ответила Олимпия. — Мы не совершили никакого
преступления тем, что вышли подышать свежим воздухом.
Священник едва владел собой; но его сестра, бледная от усилий, которых ей стоила эта
борьба с ним, выразительно добавила:
— Не кричи; рядом люди, ты можешь повредить себе. Труши хихикнули. Аббат
посмотрел на них и молча, с грозным видом, провел рукой по волосам.
— Сядь, — сказала Олимпия. — Ты хочешь объяснения, не так ли? Изволь… Нам надоело
сидеть взаперти. Ты здесь катаешься как сыр в масле; весь дом — твой, весь сад — твой.
Отлично, мы очень рады, что твои дела идут хорошо; но из-за этого не следует обращаться с
нами, как с какими-то нищими. Тебе ни разу не пришло в голову послать мне хоть маленькую
веточку винограда; ты отвел нам самую скверную комнату; ты нас прячешь, стыдишься нас,
запираешь, как будто мы зачумленные… Пойми, что так больше не может продолжаться.
— Я здесь не хозяин, — ответил аббат Фожа. — Обратитесь к господину Муре, если
желаете опустошать его сад.
Труши снова обменялись улыбкой.
— Мы не хотим вмешиваться в твои дела, — продолжала Олимпия. — Мы кое-что знаем,
и с нас этого достаточно… Все это доказывает, что у тебя не доброе сердце. Как ты думаешь,
будь мы на твоем месте, разве мы не постарались бы кое-что уделить тебе?
— Чего же вы, наконец, от меня хотите? — спросил аббат. — Не воображаете ли вы, что я
купаюсь в золоте? Вы видели мою комнату, она обставлена хуже вашей. Не могу же я
предоставить вам этот дэм, который не принадлежит мне.
Олимпия пожала плечами; она перебила мужа, который хотел было что-то сказать, и
спокойно продолжала:
— Всякий понимает жизнь по-своему. Будь у тебя миллионы, ты бы и тогда не купил
коврика для кровати, а всадил свои деньги в какое-нибудь дурацкое предприятие. Ну, а мы
|
|