|
начинал снова о ней заботиться; он улыбался и шел покупать себе шелковые чулки, шляпу,
новый пояс. Он изнашивал много платья и обуви; на его крупном теле все точно горело.
Со времени основания Приюта пресвятой девы все женщины стояли за аббата горой; они
защищали его против всех гнусных сплетен, неизвестно кем все еще распространяемых на его
счет. Они, правда, находили его иногда чересчур суровым; но эта грубость скорее им
нравилась, особенно в исповедальне, где им приятно было чувствовать над собой его железную
руку.
— Дорогая моя, — сказала однажды г-жа де Кондамен Марте, — как он вчера бранил
меня! Мне кажется, он побил бы меня, если бы нас не разделяла досочка… Да, он бывает
иногда очень неласков.
И она смеялась мелким смешком, все еще наслаждаясь ссорой со своим духовником. Надо
сказать, что г-жа де Кондамен подметила, как Марта бледнеет, выслушивая некоторые тайные
ее признания о том, как аббат Фожа ее исповедует; она догадывалась, что Марта ревнует, и ей
доставляло злорадное удовольствие мучить Марту, передавая ей разные интимные
подробности.
После того как был основан Клуб молодежи, аббат Фожа приобрел какое-то удивительное
благодушие; он точно переродился. Благодаря усилиям воли его суровая натура становилась
податливой, как воск. Он не мешал рассказывать в городе о том участии, какое он принял в
открытии клуба, водил дружбу со всеми молодыми людьми, строже следил за собой, зная, что
вырвавшиеся на свободу школьники не так любят строгое обращение с ними, как женщины. Он
чуть не поссорился с сыном Растуаля, пригрозив выдрать его за уши после каких-то пререканий
по поводу внутреннего управления клубом, но с изумительным самообладанием тотчас же
смиренно протянул ему руку и расположил к себе всех присутствующих своей готовностью
извиниться перед этим «дурачиной Севереном», как его называли.
Но если аббат Фожа покорил женщин и детей, то с отцами и мужьями отношения у него
по-прежнему оставались только вежливыми. Влиятельные люди все еще не доверяли ему, видя,
как он держится в стороне от всех политических группировок. В супрефектуре Пекер-де-Соле
жестоко нападал на него, между тем как Делангр, не защищая его открыто, с тонкой улыбкой
говорил, что судить о нем еще рано. В доме Растуаля он стал причиной настоящего семейного
раздора. Северен и его мать буквально прожужжали уши председателю своими восхвалениями
священника.
— Отлично! Отлично! Я признаю за ним все достоинства, какие вы ему приписываете! —
кричал несчастный председатель. — Согласен, только оставьте меня в покое. Я послал ему
приглашение на обед; он не пожелал прийти. Не могу же я пойти сам к нему и привести за руку.
— Но, мой друг, при встрече с ним ты едва кланяешься, — возражала г-жа Растуаль. —
Вероятно, это его и обидело.
— Разумеется! — подхватил Северен. — Он отлично видит, что вы относитесь к нему не
так, как следовало бы.
Растуаль пожимал плечами. Когда у председателя бывал де Бурде, они оба обвиняли
аббата Фожа в том, что он склоняется в сторону супрефектуры. Г-жа Растуаль в ответ на это
указывала, что он ни разу там не обедал и даже вовсе там не бывает.
— Конечно, — отвечал председатель, — я не обвиняю его в том, что он бонапартист… Я
только говорю, что он склоняется на ту сторону, вот и все. Он вступил в сношения с г-ном
Делангром.
— А вы-то сами! — воскликнул Северен. — У вас тоже были сношения с мэром. Бывают
обстоятельства, когда это просто неизбежно… Скажите прямо, что вы терпеть не можете аббата
Фожа, — это будет вернее.
В доме Растуаля все дулись друг на друга по целым дням. Аббат Фениль теперь бывал там
редко, ссылаясь на свою подагру, которая будто бы приковывала его к креслу. Однако раза два
его заставили высказать свое мнение о кюре церкви св. Сатюрнена, и он, в очень кратких
выражениях, отозвался о нем с похвалой. Аббат Сюрен и аббат Бурет, точно так же как и Мафр,
были всегда одного мнения с хозяйкой дома. Оппозиция была только со стороны председателя,
которого поддерживал де Бурде; оба они с важностью заявляли, что не желают рисковать своей
политической карьерой, принимая человека, скрывающего свои убеждения.
Северен, назло отцу, вздумал пользоваться калиткой тупика Шевильот, когда ему нужно
было переговорить о чем-нибудь со священником. И мало-помалу тупичок сделался
нейтральной территорией. Доктор Поркье, который первый воспользовался этой дорожкой, сын
Делангра, мировой судья — все они потихоньку ходили туда побеседовать с аббатом Фожа.
Иногда в течение целого дня калитки обоих садов, а также ворота супрефектуры оставались
открытыми настежь. Аббат Фожа стоял в глубине тупичка, прислонившись к ограде, и с
|
|