начинал снова о ней заботиться; он улыбался и шел покупать себе шелковые чулки, шляпу, 
новый пояс. Он изнашивал много платья и обуви; на его крупном теле все точно горело.
     Со времени основания Приюта пресвятой девы все женщины стояли за аббата горой; они 
защищали его против всех гнусных сплетен, неизвестно кем все еще распространяемых на его 
счет. Они, правда, находили его иногда чересчур суровым; но эта грубость скорее им 
нравилась, особенно в исповедальне, где им приятно было чувствовать над собой его железную 
руку.
     — Дорогая моя, — сказала однажды г-жа де Кондамен Марте, — как он вчера бранил 
меня! Мне кажется, он побил бы меня, если бы нас не разделяла досочка… Да, он бывает 
иногда очень неласков.
     И она смеялась мелким смешком, все еще наслаждаясь ссорой со своим духовником. Надо 
сказать, что г-жа де Кондамен подметила, как Марта бледнеет, выслушивая некоторые тайные 
ее признания о том, как аббат Фожа ее исповедует; она догадывалась, что Марта ревнует, и ей 
доставляло злорадное удовольствие мучить Марту, передавая ей разные интимные 
подробности.
     После того как был основан Клуб молодежи, аббат Фожа приобрел какое-то удивительное 
благодушие; он точно переродился. Благодаря усилиям воли его суровая натура становилась 
податливой, как воск. Он не мешал рассказывать в городе о том участии, какое он принял в 
открытии клуба, водил дружбу со всеми молодыми людьми, строже следил за собой, зная, что 
вырвавшиеся на свободу школьники не так любят строгое обращение с ними, как женщины. Он 
чуть не поссорился с сыном Растуаля, пригрозив выдрать его за уши после каких-то пререканий 
по поводу внутреннего управления клубом, но с изумительным самообладанием тотчас же 
смиренно протянул ему руку и расположил к себе всех присутствующих своей готовностью 
извиниться перед этим «дурачиной Севереном», как его называли.
     Но если аббат Фожа покорил женщин и детей, то с отцами и мужьями отношения у него 
по-прежнему оставались только вежливыми. Влиятельные люди все еще не доверяли ему, видя, 
как он держится в стороне от всех политических группировок. В супрефектуре Пекер-де-Соле 
жестоко нападал на него, между тем как Делангр, не защищая его открыто, с тонкой улыбкой 
говорил, что судить о нем еще рано. В доме Растуаля он стал причиной настоящего семейного 
раздора. Северен и его мать буквально прожужжали уши председателю своими восхвалениями 
священника.
     — Отлично! Отлично! Я признаю за ним все достоинства, какие вы ему приписываете! — 
кричал несчастный председатель. — Согласен, только оставьте меня в покое. Я послал ему 
приглашение на обед; он не пожелал прийти. Не могу же я пойти сам к нему и привести за руку.
     — Но, мой друг, при встрече с ним ты едва кланяешься, — возражала г-жа Растуаль. — 
Вероятно, это его и обидело.
     — Разумеется! — подхватил Северен. — Он отлично видит, что вы относитесь к нему не 
так, как следовало бы.
     Растуаль пожимал плечами. Когда у председателя бывал де Бурде, они оба обвиняли 
аббата Фожа в том, что он склоняется в сторону супрефектуры. Г-жа Растуаль в ответ на это 
указывала, что он ни разу там не обедал и даже вовсе там не бывает.
     — Конечно, — отвечал председатель, — я не обвиняю его в том, что он бонапартист… Я 
только говорю, что он склоняется на ту сторону, вот и все. Он вступил в сношения с г-ном 
Делангром.
     — А вы-то сами! — воскликнул Северен. — У вас тоже были сношения с мэром. Бывают 
обстоятельства, когда это просто неизбежно… Скажите прямо, что вы терпеть не можете аббата 
Фожа, — это будет вернее.
     В доме Растуаля все дулись друг на друга по целым дням. Аббат Фениль теперь бывал там 
редко, ссылаясь на свою подагру, которая будто бы приковывала его к креслу. Однако раза два 
его заставили высказать свое мнение о кюре церкви св. Сатюрнена, и он, в очень кратких 
выражениях, отозвался о нем с похвалой. Аббат Сюрен и аббат Бурет, точно так же как и Мафр, 
были всегда одного мнения с хозяйкой дома. Оппозиция была только со стороны председателя, 
которого поддерживал де Бурде; оба они с важностью заявляли, что не желают рисковать своей 
политической карьерой, принимая человека, скрывающего свои убеждения.
     Северен, назло отцу, вздумал пользоваться калиткой тупика Шевильот, когда ему нужно 
было переговорить о чем-нибудь со священником. И мало-помалу тупичок сделался 
нейтральной территорией. Доктор Поркье, который первый воспользовался этой дорожкой, сын 
Делангра, мировой судья — все они потихоньку ходили туда побеседовать с аббатом Фожа. 
Иногда в течение целого дня калитки обоих садов, а также ворота супрефектуры оставались 
открытыми настежь. Аббат Фожа стоял в глубине тупичка, прислонившись к ограде, и с