можно было видеть через большую растворенную дверь значительную часть зеленой гостиной. 
Любезный прием г-жи Ругон озадачил его; он сидел, полузакрыв глаза, словно поглощенный 
обдумыванием трудной проблемы. Через минуту его вывел из задумчивости шум голосов за его 
спиной. Кресло, в котором он сидел, своей высокой спинкой совершенно скрывало его, и он 
еще плотнее зажмурил глаза. Словно усыпленный жаром камина, он стал слушать.
     — В те времена я был у них в доме всего один раз, — продолжал чей-то басистый голос: 
— они жили напротив, по другую сторону улицы Банн. Вы, наверно, были тогда Париже, 
потому что все в Плассане знали желтую гостиную Ругонов, эту убогую гостиную, оклеенную 
обоями лимонного цвета, по пятнадцати су за кусок, с мебелью, покрытою утрехтским 
бархатом, и с колченогими креслами… А теперь поглядите-ка на эту «черномазую» в 
коричневом атласе, рассевшуюся там на пуфе. Смотрите, как она протягивает руку коротышке 
Делангру. Право, она хочет, чтобы он поцеловал ей руку.
     Другой, более молодой голос с едкой иронией заметил:
     — Должно быть, им пришлось немало наворовать, чтобы завести себе такую роскошную 
гостиную: ведь это в самом деле лучшая гостиная в городе.
     — Эта особа, — продолжал первый, — всегда страстно любила приемы. Когда у них не 
было ни гроша, она пила только воду, чтобы иметь возможность вечером угощать своих гостей 
лимонадом. О, я их знаю, как свои пять пальцев, этих Ругонов; я следил за ними. Это люди 
сильной воли. Для удовлетворения своей алчности они способны были бы зарезать человека на 
большой дороге. Государственный переворот помог им осуществить сладостные мечты, 
которые мучили их в течение сорока лет. И вкусили же они зато всякой прелести до обжорства, 
до несварения желудка!.. Возьмите хотя бы этот дом, где они сейчас живут: он принадлежал 
господину Пейроту, сборщику податей, который был убит в схватке при Сен-Руре, во время 
восстания тысяча восемьсот пятьдесят первого года. Да, им повезло, чорт побери: шальная пуля 
освободила их от этого стоявшего им поперек пути человека, после которого они получили 
все… Предложи Фелисите на выбор дом или должность сборщика податей — она, конечно, 
предпочла бы дом. Десять лет не сводила она своих жадных глаз с этого дома, жаждала его с 
безумной прихотью беременной женщины, не пила и не ела, глядя на роскошные занавеси за 
зеркальными стеклами этих окон. Это было ее собственное Тюильри, как говорили плассанские 
остряки после переворота 2-го декабря.
     — Но где они взяли денег для покупки этого дома?
     — Это, милый мой, покрыто мраком неизвестности… Их сын Эжен, тот, что сделал в 
Париже такую блистательную политическую карьеру, — депутат, министр, приближенный 
советник в Тюильри, — без труда выхлопотал и должность сборщика и крест для своего отца, 
который выкинул здесь какую-то ловкую штуку. Что же касается дома, то за него, наверно, 
было уплачено с помощью какой-то сделки; должно быть, заняли у какого-нибудь банкира… 
Как бы то ни было, теперь они богаты, мошенничают вовсю и стараются наверстать упущенное 
время. Думаю, что их сын все еще состоит с ними в переписке, так как они до сих пор еще не 
сделали ни одной глупости.
     Голос умолк и почти тотчас же начал снова сквозь сдерживаемый смех:
     — Как хотите, а мне просто смешно становится при виде того, как она корчит из себя 
герцогиню, эта проклятая стрекотунья Фелисите!.. Мне все вспоминается ее желтая гостиная с 
потертым ковром, грязными консолями и маленькой люстрой, завернутой в засиженную 
мухами кисею… Вот она здоровается с барышнями Растуаль. Ишь как ловко она играет своим 
шлейфом… Эта старуха, мой милый, когда-нибудь лопнет от важности посреди своей зеленой 
гостиной.
     Аббат Фожа слегка повернул голову, чтобы посмотреть, что происходит в большой 
гостиной. Он увидел там г-жу Ругон во всем ее великолепии, восседавшую среди окружавших 
ее гостей; казалось, она выросла на своих коротеньках ножках, и перед ее взором победоносной 
царицы склонялись все спины. Время от времени приступ легкой слабости заставлял ее на миг 
смыкать веки под лившимся с потолка золотым светом, который смягчался темным цветом 
обоев.
     — А, вот и ваш отец, — произнес более грубый голос, — наш милейший доктор… 
Удивительно, что он ничего не рассказал вам. Он знает про эти дела лучше меня.
     — Ну, мой отец все боится, как бы я его не скомпрометировал, — возразил весело другой 
голос. — Вы знаете, он отрекся от меня, заявив, что из-за меня он может лишиться своей 
практики. Извините, я тут вижу сыновей Мафра; пойду поздороваюсь с ними.
     Послышался шум передвигаемых стульев, и аббат Фожа увидел, как высокий молодой 
человек, уже с помятым лицом, прошел через малый зал. Его собеседник, который с таким 
смаком разделывал Ругонов, тоже встал. Он отпустил несколько комплиментов проходившей