Ругонов, способствовал Муре, пользовавшийся влиянием среди сельского населения. Марта 
бывала у своих родных одна. Ее мать, «эта черномазая Фелисите», в шестьдесят лет все еще 
была худощава и подвижна, как молодая девушка. Она носила теперь только шелковые платья, 
со множеством оборок, предпочитая желтый и коричневый всем другим цветам.
     Когда она явилась, в столовой находились только Марта и Муре.
     — Смотри-ка, — сказал последний, крайне удивленный, — твоя мать идет!.. Чего ей надо 
от нас? Еще и месяца не прошло, как она была у нас… Наверно, еще какие-нибудь затеи.
     К Ругонам, у которых он был приказчиком до своей женитьбы, когда их торговля в лавке 
старого квартала только что начинала ухудшаться, он относился с недоверием. Они в свою 
очередь отплачивали ему сильною и глубокою неприязнью, презирая в нем главным образом 
торговца, который быстро пошел в гору. Когда их зять говорил: «я обязан своим состоянием 
только собственному труду», они закусывали губы, отлично понимая, что он обвинял их в 
приобретении состояния неблаговидными способами. Фелисите, несмотря на то, что у нее 
самой был прекрасный дом на площади Супрефектуры, втайне завидовала маленькому 
покойному домику Муре с тою необузданной ревностью старой торговки, богатство которой 
составилось вовсе не из мелких сбережений, скопленных за прилавком.
     Фелисите поцеловала Марту в лоб, словно той было все еще только шестнадцать лет; 
затем протянула руку зятю. Обыкновенно разговор их был полон взаимных колкостей, 
прикрытых тоном деланной любезности.
     — Ну что, смутьян? — спросила она его, улыбаясь. — Жандармы еще не приходили за 
вами?
     — Пока еще нет, — ответил он также с усмешкой. — Они ждут распоряжения об этом от 
вашего супруга.
     — Как это мило сказано! — воскликнула Фелисите, и глаза ее сверкнули.
     Марта умоляюще посмотрела на мужа, который действительно хватил через край. Но он 
уже разошелся и продолжал:
     — Что же это мы так невнимательны, принимаем вас в столовой? Прошу покорно в 
гостиную.
     Это была одна из его обычных шуток. Принимая Фелисите у себя, он таким образом 
высмеивал ее манеру важничать. Напрасно Марта возражала, говоря, что и в столовой 
хорошо, — он настоял, чтобы они перешли за ним в зал. Там он бросился открывать ставни, 
передвигать кресла. Зал, в который обыкновенно никто не входил и окна которого большею 
частью были закрыты, представлял большую нежилую комнату, где в беспорядке стояла мебель 
в белых чехлах, пожелтевших от сырости, проникавшей из сада.
     — Просто невыносимо, — пробормотал Муре, стирая пыль с небольшой консоли, — у 
этой Розы все в запустении.
     И, обратясь к теще, он произнес тоном, в котором сквозила ирония:
     — Извините, что принимаем вас в таком бедном домишке… Не всем же быть богатыми.
     Фелисите задыхалась от бешенства. Она пристально посмотрела на Муре, готовая 
вспылить, но, сделав над собою усилие, медленно опустила глаза; затем, подняв их снова, 
произнесла любезным тоном:
     — Я только что была у госпожи Кондамен и зашла сюда справиться, как вы поживаете, 
мои дорогие… Что дети, здоровы? Как вы себя чувствуете, милый Муре?
     — О, мы все чудесно себя чувствуем, — ответил он, совершенно пораженный этой 
небывалой любезностью.
     Но старуха не дала ему времени перевести разговор снова на враждебный тон. Она стала 
расспрашивать Марту о целой бездне мелочей; выказала себя доброй бабушкой, попеняв 
своему зятю, что тот не отпускает к ней почаще «мальчиков и малютку»: ведь она всегда так 
рада их видеть!
     — А кстати, — сказала она как бы мимоходом, — уже октябрь, и я, по примеру прежних 
лет, возобновляю свои приемные дни, свои четверги. На тебя ведь можно рассчитывать, не 
правда ли, милая моя Марта? А вы, Муре, не соберетесь ли как-нибудь? Полно вам дуться на 
нас!
     Муре, которого вкрадчивое сюсюканье его тещи начинало тревожить, был застигнут 
врасплох. Этого приглашения он совсем не ожидал; он не нашелся, что сказать, и 
удовольствовался ответом:
     — Вы отлично знаете, что я не могу бывать у вас… Вы принимаете много таких лиц, с 
которыми мне было бы неприятно встречаться. Притом я не желаю соваться в политику.
     — Но вы ошибаетесь! — возразила Фелисите. — Повторяю вам, ошибаетесь, Муре! Разве 
моя гостиная — клуб? Вот уж чего я совсем не хотела бы. Всем в городе известно, что я только