Когда сторож вышел, уже почти наступила ночь. Через полурастворенную дверь Марта увидела 
только черную дыру.
     — Чорт побери! — возмущенно проговорил сторож. — Надо же такое придумать, 
сударыня: «Он не сумасшедший!» Я чуть не остался без большого пальца, в который он 
вцепился зубами… Ну, зато теперь он успокоился на несколько часов.
     И, провожая Марту, он продолжал:
     — Вы не знаете, какие они все хитрые!.. Целыми часами ведут себя смирно, рассказывают 
разные истории, как совершенно здоровые люди; потом вдруг — бац! — они, не дав вам 
опомниться, хватают вас за горло… Я отлично видел, что, когда он говорил о своих детях, он 
уже что-то замышлял: у него глаза совсем закатывались.
     Когда Марта отыскала дядюшку Маккара на маленьком дворе, она не могла плакать и 
только лихорадочно повторяла медленно, надтреснутым голосом:
     — Он сумасшедший! Он сумасшедший!
     — Конечно, он сумасшедший, — усмехаясь, сказал дядюшка. — А ты думала найти его в 
здравом уме и твердой памяти? Не зря же его сюда засадили, я думаю!.. К тому же и самый дом 
этот не очень полезен для здоровья. Посади меня туда часика на два — я, пожалуй, тоже на 
стенку полезу.
     Он украдкой посматривал на Марту, наблюдая за ее малейшими нервными 
вздрагиваниями. Затем добродушно спросил:
     — Может быть, ты хочешь повидать и бабушку?
     Марта задрожала от ужаса и закрыла лицо руками.
     — Это никого бы не затруднило, — продолжал он, — Александр доставил бы нам это 
удовольствие… Она здесь рядом, и ее нечего бояться: она очень смирная. Не правда ли, 
Александр, она никогда никому не причинила беспокойства? Все время сидит и смотрит прямо 
перед собой. За двенадцать лет она ни разу не тронулась с места… Ну что же, раз ты не хочешь 
ее видеть…
     Сторож стал с ними прощаться, но Маккар пригласил его зайти и выпить стаканчик 
глинтвейну, подмигнув так многозначительно, что Александр согласился. Им пришлось 
поддерживать Марту, у которой с каждым шагом все более подкашивались ноги. Под конец они 
уже несли ее на руках; она лежала с искаженным лицом, с широко раскрытыми глазами, 
оцепеневшая в одном из тех нервных припадков, во время которых она делалась на несколько 
часов как бы мертвой.
     — Ну, что я говорила? — вскричала Роза, увидев их. — В хорошеньком она теперь 
состоянии! И как это мы поедем с ней обратно? Господи боже мой, надо же быть такой 
сумасбродкой! Вот если бы барин ее придушил, это было бы для нее хорошим уроком.
     — Ничего, — сказал дядюшка, — я сейчас ее уложу на свою кровать. Не умрем же мы, 
если просидим ночь у камина.
     Он отдернул ситцевую занавеску, скрывавшую альков. Роза раздела Марту, не переставая 
ее бранить. По ее мнению, больше ничего не оставалось делать, как приложить ей к ногам 
нагретый кирпич.
     — Ну, теперь, когда мы ее уложили, нам можно выпить по стаканчику, — проговорил 
дядюшка, скаля зубы, словно прирученный волк.
     — Однако, голубушка, ваш глинтвейн чертовски хорош!
     — Я нашла на камине лимон и выжала его, — сказала Роза.
     — И отлично сделали. У меня тут все есть. Когда я готовлю себе кролика, то уж со всеми 
приправами, какие полагаются, будьте спокойны.
     Придвинув стол к камину, он сел между кухаркой и Александром, налил всем глинтвейну 
в большие желтые чашки и сам благоговейно сделал два глотка.
     — Чорт возьми, — воскликнул он, прищелкнув языком, — вот это глинтвейн! Видно, вы 
понимаете в нем толк; он, пожалуй, лучше моего. Надо будет взять у вас рецепт.
     Успокоившаяся и польщенная этими комплиментами, Роза засмеялась. Пламя горящих 
лоз отбрасывало яркокрасный отблеск; чашки снова наполнились.
     — Выходит, значит, — начал Маккар, облокачиваясь на стол и глядя в лицо кухарки, — 
что племянница моя приехала просто так, с бухты-барахты?
     — И не говорите, — ответила Роза, — а то я опять начну злиться… Барыня у меня сходит 
с ума, точь-в-точь, как барин; сама уж не знает, кого любит, кого нет… Мне кажется, что она 
перед отъездом поспорила с господином кюре; я слышала, что они уж очень громко кричали.
     Дядюшка раскатисто засмеялся.
     — Да ведь они как будто отлично ладили между собой, — сказал он.
     — Конечно, но разве с таким характером, как у барыни, что-нибудь может быть