|
Воцарилось глубокое молчание. Один только Кондамен способен был ступить на такую
скользкую почву; все смотрели на него.
— Он как будто замуровался в своем имении в Тюлете, — спокойно ответил он.
А г-жа де Кондамен добавила с иронической улыбкой:
— Можно спать спокойно: его песенка спета; он уже не будет больше вмешиваться в дела
Плассана.
Единственным препятствием оставалась Марта. Аббат Фожа чувствовал, что она с
каждым днем все больше и больше ускользает от его влияния; он напрягал свою волю,
призывал на помощь свои силы духовника и человека, чтобы сломить ее; но ему не удавалось
умерить тот пыл, который он сам же возбудил в ней. Она шла к логическому завершению
всякой страсти, с каждым часом все настойчивее искала самозабвения, экстаза,
самоуничтожения в неземном блаженстве. Для нее было смертельной мукой чувствовать себя
закованной в телесную оболочку, не быть в состоянии вознестись к преддверию света, который
приоткрывался ей, но казался уходящим все дальше, все выше. Теперь она дрожала от озноба в
церкви св. Сатюрнена, в этом холодном сумраке, где некогда испытывала ощущения, полные
таких жгучих наслаждений; рокот органа проносился над ее склоненной головой, не вызывая в
ней прежнего сладострастного трепета; струи белого дыма кадильниц уже не погружали ее в
дремоту среди мистических грез; пылающие огнями часовни, священные дароносицы,
сияющие, как звезды, — все это бледнело и расплывалось в ее затуманенных слезами глазах.
Тогда, словно грешница, сжигаемая райским огнем, она в отчаянии воздевала руки и требовала
возлюбленного, отвергавшего ее, и лепетала, и кричала:
— Боже мой, боже мой, зачем ты покинул меня?
Пристыженная, словно оскорбленная холодным безмолвием сводов, Марта уходила из
церкви с гневом покинутой женщины. Она мечтала о муках, чтобы пролить свою кровь;
возмущалась тем, что бессильна идти дальше молитвы и не может одним мощным усилием
ринуться в объятия бога. Возвращаясь домой, она надеялась только на аббата Фожа. Он один
мог отдать ее богу; он приоткрыл ей радости веры, он же должен, теперь окончательно
разорвать завесу. И она рисовала себе те религиозные обряды, которые должны были дать
полное удовлетворение ее существу. Но священник сердился; он забывался до того, что грубо
бранил ее, отказывался ее слушать, пока она не будет стоять перед ним на коленях, покорная и
неподвижная, как труп. Она слушала его стоя, и ее возмущенное тело отказывалось согнуться
перед этим человеком, которого она проклинала за свои обманутые надежды и обвиняла в
гнусной измене, ввергшей ее в такую смертельную муку.
Старухе Ругон часто приходилось вмешиваться в отношения между аббатом и ее дочерью,
как в свое время она вмешивалась в отношения между дочерью и Муре. Когда Марта
поделилась с ней своим горем, она обратилась к священнику, как теща, желающая счастья
своим детям и стремящаяся водворить мир в их семейной жизни.
— Послушайте, — с улыбкой сказала она ему, — неужели вы не можете жить спокойно?
Марта постоянно жалуется, а вы как будто вечно дуетесь на нее… Я отлично знаю, что
женщины требовательны, но вы совершенно лишены снисходительности… Право, я огорчена
всем происходящим; а ведь как легко было бы вам поладить с ней! Прошу вас, дорогой аббат,
будьте поласковее.
Она дружески бранила его также и за неряшливость. Чутьем ловкой женщины она
чувствовала, что он злоупотребляет своей победой. Затем она защищала свою дочь: бедняжка
столько выстрадала; ее болезненная чувствительность требует бережного отношения к ней; к
тому же у нее прекрасный характер, любящая натура, и человек умелый мог бы сделать из нее
все что угодно. Но однажды, когда она внушала аббату Фожа, каким образом он должен
обращаться с Мартой для того, чтобы она исполняла все его желания, он наконец потерял
терпение, раздраженный этими вечными советами.
— Ну нет! — вскричал он грубо. — Ваша дочь сумасшедшая, у меня нет больше сил
возиться с ней… Я дорого заплатил бы молодчику, который освободил бы меня от нее.
Г-жа Ругон пристально посмотрела на него; губы ее побелели.
— Послушайте, мой милый, — ответила она после некоторого молчания, — у вас нет
должного такта, и это погубит вас. Что ж, пропадайте, если это вам нравится. Словом, я
умываю руки. Я помогала вам не ради ваших прекрасных глаз, а чтобы сделать приятное нашим
парижским друзьям. Меня просили быть вашим кормчим, и я была им… Только запомните
хорошенько: я не потерплю, чтобы вы разыгрывали хозяина у меня в доме. Пусть какой-нибудь
Пекер или простофиля Растуаль дрожат при виде вашей сутаны, — это их дело. Мы же не из
трусливых и намерены остаться хозяевами положения. Мой муж завоевал Плассан раньше вас,
и Плассан останется нашим, да будет это вам известно.
|
|