|
этажа, горящими глазами следили, как он спускался со ступеньки на ступеньку. Олимпия
быстро сбежала вслед за ним и бросилась в кухню, где Роза, сильно взволнованная,
подсматривала из окна. И когда карета, дожидавшаяся у подъезда, увезла Муре, Олимпия
опрометью вбежала на третий этаж, схватила Труша за плечи и заплясала с ним на площадке,
задыхаясь от радости.
— Упрятали! — кричала она.
Марта неделю пролежала в постели. Мать навещала ее каждый день, проявляя
необычайную нежность. Аббат с матерью и Труши сменяли друг друга у ее постели. Даже г-жа
де Кондамен навестила ее несколько раз. О Муре перестали вспоминать. Роза отвечала Марте,
что он должно быть уехал в Марсель, но когда Марта в первый раз спустилась вниз и села в
столовой за стол, она удивилась и стала расспрашивать о муже, проявляя беспокойство.
— Послушайте, дорогая моя, не волнуйтесь, — сказала старуха Фожа, — а то вы опять
сляжете. Необходимо было что-нибудь предпринять. Ваши друзья обсудили положение и
решили действовать в ваших интересах.
— Вам нечего его жалеть, — грубо заявила Роза, — после того как он так ударил вас по
голове палкой. Весь квартал вздохнул свободно с тех пор, как его нет. Боялись, как бы он не
учинил поджога или не выбежал с ножом на улицу. Я сама прятала все кухонные ножи, кухарка
Растуалей тоже… А ваша бедная матушка, что с ней делалось… Да и все те, кто приходил
навещать вас во время болезни, и дамы и мужчины, все в один голос говорили мне, когда я,
бывало, их провожала: «Какое это счастье для Плассана! Ведь никто не мог быть спокоен, пока
такой человек разгуливал на свободе!»
Марта слушала этот поток слов с расширенными зрачками, страшно бледная. Ложка
выпала у нее из рук, и она смотрела прямо перед собой в открытое окно, словно ее ужасал
какой-то призрак, встававший из-за плодовых деревьев в саду.
— Тюлет, Тюлет! — прошептала она, закрывая глаза дрожащими руками.
Она откинулась на спинку стула и уже начала метаться в нервном припадке, когда аббат,
докончивший свой суп, взял ее за руки и, крепко сжав их, тихо заговорил нежным голосом:
— Вы должны мужественно перенести это испытание, посланное вам богом. Он дарует
вам утешение, если вы не будете роптать, он даст то счастье, которого вы заслуживаете.
От пожатия руки священника и от нежного звука его голоса Марта выпрямилась, словно
воскресшая, и щеки ее запылали.
— О да, — проговорила она, заливаясь слезами, — мне нужно много счастья, обещайте
мне много счастья.
XIX
Общие выборы должны были состояться в октябре. В середине сентября, после
продолжительного разговора с аббатом Фожа, епископ Русело внезапно выехал в Париж.
Говорили, что у него серьезно заболела сестра в Версале. Через пять дней он вернулся; он снова
сидел в своем кабинете, и аббат Сюрен читал ему вслух. Откинувшись на спинку кресла,
закутанный в лиловую шелковую телогрейку несмотря на то, что на дворе было еще очень
тепло, он с улыбкой слушал женственный голос молодого аббата, который с любовью
скандировал строфы Анакреона.
— Хорошо, очень хорошо, — шептал епископ. — Вы передаете музыку этого чудесного
языка.
Потом, посмотрев на стенные часы, он с беспокойством спросил:
— Приходил сегодня аббат Фожа?.. Ах, дитя мое, сколько хлопот! У меня в ушах еще до
сих пор этот ужасный стук железной дороги… В Париже все время шел дождь. Мне пришлось
разъезжать по городу, и всюду я видел только грязь.
Аббат Сюрен положил книгу на консоль.
— А вы удовлетворены, монсиньор, результатами вашей поездки? — спросил он с
фамильярностью балованного ребенка.
— Я узнал то, что хотел, — ответил епископ со своей обычной тонкой улыбкой. — Надо
было взять вас с собой. Вы бы узнали вещи, которые полезно знать человеку вашего возраста,
по своему происхождению и по связям предназначенному для сана епископа.
— Я вас слушаю, монсиньор, — умоляющим тоном проговорил молодой священник.
Но прелат покачал головой.
— Нет, нет, такие вещи не говорятся… Подружитесь с аббатом Фожа, со временем он
сможет многое для вас сделать. Я получил очень подробные сведения.
Аббат Сюрен сложил руки с выражением такого вкрадчивого любопытства, что
|
|