Флоран, улыбаясь, смотрел на две тени. Но Клод рассердился. Он закричал:
     — Ничего смешного тут нет! Я, например, страдаю от того, что я тощий. Будь я толстым, 
я бы спокойно занимался живописью, имел бы отличную мастерскую, продавал бы свои 
картины на вес золота. А вместо этого я обречен быть тощим; я хочу сказать, что зря расходую 
свой темперамент, когда пытаюсь изобретать всякие штуки, на которые глядя толстые только 
плечами пожмут. Таким я и помру — наверняка даже, и останутся от меня лишь кожа да кости, 
до того иссохну, что меня можно будет положить между двумя страничками книги, да так и 
похоронить… А вы сами! Ведь вы на диво тощий, вы король тощих, честное слово! Помните, 
как вы сражались с рыбницами? Изумительное было зрелище: эти огромные груди, которые 
лезли в атаку на вас, на узкогрудого; и они действовали так, руководясь инстинктом, они 
охотились за тощим, как кошки охотятся за мышами… Понимаете ли, толстый, вообще говоря, 
испытывает ужас перед тощим, поэтому чувствует потребность убрать его с глаз долой — 
убрать любым способом: перекусить ему глотку или растоптать. Вот почему я бы на вашем 
месте принял меры предосторожности. Кеню ведь толстые, Меюдены толстые, — словом, 
вокруг вас одни только толстые. Меня бы это обеспокоило.
     — А Гавар? А мадемуазель Саже? А ваш приятель Майоран? — спросил Флоран, все еще 
улыбаясь.
     — О, если вам угодно, — ответил Клод, — я могу классифицировать для вас всех наших 
знакомых. У меня в мастерской уже давно лежит папка с зарисовками и пометками, к какому 
разряду они принадлежат. Это целый раздел естествознания… Гавар — толстый, но такой, 
который выдает себя за тощего. Это довольно распространенная разновидность… Мадемуазель 
Саже и госпожа Лекер — тощие; впрочем, они принадлежат к весьма опасной разновидности 
тощих — отчаявшихся, способных на все, чтобы потолстеть… Мой приятель Майоран, 
маленькая Кадина, Сарьетта — эти трое толстые, правда еще невинные, у них сейчас лишь 
приятный молодой аппетит. Следует заметить, что толстый, пока он не состарился, прелестное 
создание… А Лебигр — ведь он толстый, верно? Что касается ваших политических друзей, то 
они почти все тощие: Шарве, Клеманс, Логр, Лакайль. Исключая из их числа только этого 
дуралея Александра и загадочного Робина. Над Робином мне пришлось поломать голову.
     От моста Нейи до Триумфальной арки художник говорил все в том же духе. Он 
возвращался к своей теме, завершал некоторые портреты каким-нибудь характерным штрихом: 
Логр — это тощий, у которого брюхо за плечами; красавица Лиза — сплошной живот, а 
прекрасная Нормандка — сплошная грудь; мадемуазель Саже, наверное, когда-нибудь в своей 
жизни упустила возможность потолстеть, ибо ненавидит толстых, хотя и презирает тощих; 
Гавар рискует потерять жир, он кончит свои дни, как высохший клоп.
     — А госпожа Франсуа? — спросил Флоран.
     Этот вопрос привел Клода в замешательство. Он не находил ответа и бормотал:
     — Госпожа Франсуа, госпожа Франсуа… Нет, не знаю, мне никогда не приходило в 
голову ее как-то классифицировать… Она просто славная женщина, вот и все. Ее не отнесешь 
ни к толстым, ни к тощим, черт возьми!
     Оба расхохотались. Сейчас они подошли к Триумфальной арке. Солнце, садившееся за 
Сюренскими холмами, было так низко на горизонте, что две исполинские тени легли на белом 
памятнике черными полосами, похожими на две черты, проведенные тушью; они уходили 
вверх, возвышаясь над огромными статуями скульптурной группы. Клод совсем развеселился: 
он размахивал руками, изгибался; потом, зашагав дальше, сказал:
     — Видели? Когда солнце село, мы чуть не достали головой до неба.
     Но Флоран больше не смеялся. Им снова завладел Париж, Париж, который страшил его 
теперь, после стольких слез, пролитых о нем в Кайенне. Когда он подошел к Центральному 
рынку, там стоял удушливый смрад. Флоран понурил голову, возвращаясь к привычному 
кошмару гигантской жратвы, затаив сладостное и печальное воспоминание о прошедшем дне, 
овеявшем его чистотой и здоровьем, пронизанном ароматами тимьяна.
     
5
     
     На следующий день, к четырем часам, Лиза пошла в церковь св.Евстафия. Хотя ей нужно 
было только перейти площадь, она появилась в строгом туалете — в черном шелковом платье 
без отделки и в ковровой шали. Этим она сразила прекрасную Нормандку, которая провожала 
ее взглядом из-за своего прилавка до самого портала церкви.
     — Еще чего не хватало! — со злостью заметила она. — Теперь на толстуху припала 
страсть к попам… Что ж, может поспокойней станет, когда покропит задницу святой водой.
     Нормандка ошибалась, Лиза вовсе не была набожной. Она не соблюдала церковных