|
— Ах да! — вдруг вспомнила она. — Надо же вам показать моих карпов.
Она отперла третью решетку и обеими руками вытащила карпа, который бил хвостом и
ловил ртом воздух. Но затем она нашла другого, менее крупного; его она могла держать одной
рукой — рука чуть-чуть разжималась, когда рыба раздувала бока при вздохе. Клер вздумалось
всунуть свой большой палец карпу в приоткрытый зев.
— Не кусается, — пробормотала она, тихо смеясь, — они не злые… Они точь-в-точь как
раки, я их не боюсь.
Клер уже снова погрузила руку в садок, где все время что-то копошилось под водой, и
вытащила рака, который тут же впился клешнями ей в мизинец. Несколько секунд она пыталась
его стряхнуть; но рак, должно быть, крепко в нее вцепился, потому что Клер стала очень
красной и сломала ему лапку стремительным, яростным движением, не переставая улыбаться.
— А уж щуке, знаете, — сказала она, стараясь скрыть свое волнение, — щуке я бы не
доверилась. Она бы мне начисто отхватила пальцы, как ножом.
И Клер показала на вымытые щелоком, необыкновенно чистые полки, где лежали
подобранные по величине крупные щуки рядом с бронзовыми линями и мелкими кучками
пескарей. Теперь руки Клер стали совсем маслеными от пропитанной жиром чешуи карпов; она
развела их в стороны, чтобы не испачкаться, и стояла в сырой мгле садков над мокрой рыбой,
выставленной на прилавке. Казалось, ее окутал запах молоди, тот душноватый запах, которым
веет от камышей и болотных кувшинок, когда рыба, разомлевшая на солнце от любви, мечет
икру. По-прежнему улыбаясь, Клер вытерла руки о передник — спокойная, зрелая девушка с
замороженной кровью, окруженная холодным и тусклым сладострастьем пресноводных.
Доброе отношение Клер доставляло Флорану слабое утешение. Оно навлекало на него
самые грязные шутки, особенно когда он останавливался, чтобы поболтать с девушкой. А она
пожимала плечами, говорила, что мать ее старая мошенница, да и сестре грош цена.
Несправедливость рынка по отношению к инспектору выводила ее из себя. Между тем война
продолжалась и с каждым днем становилась все более ожесточенной. Флоран подумывал о том,
чтобы бросить свою работу; он не остался бы на этом месте и суток, если бы не боялся
показаться трусом в глазах Лизы. Его тревожило, что она скажет, что подумает. Она неизбежно
должна была узнать о яростной борьбе между торговками и инспектором, потому что слух об
этом пошел по всему рынку и каждая новая стычка сопровождалась бесконечными пересудами
в их квартале.
— Ну, знаете, — часто говорила Лиза по вечерам после обеда, — я бы взялась вправить
им мозги! Это такие женщины, к которым противно даже кончиком пальцев прикоснуться, все
они — сволочи, шваль продажная! А Нормандка — последняя из последних… Я бы ее
приструнила, право! Здесь нужна только власть, слышите, Флоран? А у вас завиральные идеи.
Попробуйте хоть раз применить силу, и увидите: все станут смирненькими.
Последняя решающая схватка была ужасна. Как-то утром служанка булочницы, г-жи
Табуро, пришла в рыбный павильон купить камбалу. Прекрасная Нормандка, которая заметила,
что девушка уже несколько минут ходит вокруг нее, стала ее зазывать и улещивать.
— Пожалуйте ко мне, уж я вам угожу… Не хотите ли парочку солей или красавца
палтуса?
Когда девушка наконец подошла и, выбрав камбалу, понюхала ее, скривив губы, как
делают покупательницы, чтобы сбить цену, прекрасная Нормандка сказала:
— Ну-ка, сами определите вес, — и положила девушке на ладонь камбалу, завернутую в
толстую желтую бумагу.
Служанка — молоденькая, забитая крестьянка из Оверни — долго взвешивала на руке
камбалу, приподнимала жабры, все так же молча кривя губы. Затем, словно нехотя, спросила:
— Сколько просите?
— Пятнадцать франков, — ответила торговка.
Тогда девушка быстро положила рыбу обратно на мраморный прилавок. Она явно
собиралась уйти. Но прекрасная Нормандка ее удержала.
— Постойте, скажите вашу цену.
— Нет, нет, это очень дорого.
— А все-таки скажите!
— Восемь франков возьмете?
У матушки Меюден, которая, видимо, очнулась от дремоты, вырвался неприятный
смешок: кое-кто, значит, думает, что они свой товар задарма получают.
— Восемь франков за такую большую камбалу! Да это тебе, милочка, столько надо дать за
ночь, чтобы тельце свежей было.
Прекрасная Нормандка с оскорбленным видом отвернулась. Но служанка возвращалась
|
|