— Ах да! — вдруг вспомнила она. — Надо же вам показать моих карпов.
     Она отперла третью решетку и обеими руками вытащила карпа, который бил хвостом и 
ловил ртом воздух. Но затем она нашла другого, менее крупного; его она могла держать одной 
рукой — рука чуть-чуть разжималась, когда рыба раздувала бока при вздохе. Клер вздумалось 
всунуть свой большой палец карпу в приоткрытый зев.
     — Не кусается, — пробормотала она, тихо смеясь, — они не злые… Они точь-в-точь как 
раки, я их не боюсь.
     Клер уже снова погрузила руку в садок, где все время что-то копошилось под водой, и 
вытащила рака, который тут же впился клешнями ей в мизинец. Несколько секунд она пыталась 
его стряхнуть; но рак, должно быть, крепко в нее вцепился, потому что Клер стала очень 
красной и сломала ему лапку стремительным, яростным движением, не переставая улыбаться.
     — А уж щуке, знаете, — сказала она, стараясь скрыть свое волнение, — щуке я бы не 
доверилась. Она бы мне начисто отхватила пальцы, как ножом.
     И Клер показала на вымытые щелоком, необыкновенно чистые полки, где лежали 
подобранные по величине крупные щуки рядом с бронзовыми линями и мелкими кучками 
пескарей. Теперь руки Клер стали совсем маслеными от пропитанной жиром чешуи карпов; она 
развела их в стороны, чтобы не испачкаться, и стояла в сырой мгле садков над мокрой рыбой, 
выставленной на прилавке. Казалось, ее окутал запах молоди, тот душноватый запах, которым 
веет от камышей и болотных кувшинок, когда рыба, разомлевшая на солнце от любви, мечет 
икру. По-прежнему улыбаясь, Клер вытерла руки о передник — спокойная, зрелая девушка с 
замороженной кровью, окруженная холодным и тусклым сладострастьем пресноводных.
     Доброе отношение Клер доставляло Флорану слабое утешение. Оно навлекало на него 
самые грязные шутки, особенно когда он останавливался, чтобы поболтать с девушкой. А она 
пожимала плечами, говорила, что мать ее старая мошенница, да и сестре грош цена. 
Несправедливость рынка по отношению к инспектору выводила ее из себя. Между тем война 
продолжалась и с каждым днем становилась все более ожесточенной. Флоран подумывал о том, 
чтобы бросить свою работу; он не остался бы на этом месте и суток, если бы не боялся 
показаться трусом в глазах Лизы. Его тревожило, что она скажет, что подумает. Она неизбежно 
должна была узнать о яростной борьбе между торговками и инспектором, потому что слух об 
этом пошел по всему рынку и каждая новая стычка сопровождалась бесконечными пересудами 
в их квартале.
     — Ну, знаете, — часто говорила Лиза по вечерам после обеда, — я бы взялась вправить 
им мозги! Это такие женщины, к которым противно даже кончиком пальцев прикоснуться, все 
они — сволочи, шваль продажная! А Нормандка — последняя из последних… Я бы ее 
приструнила, право! Здесь нужна только власть, слышите, Флоран? А у вас завиральные идеи. 
Попробуйте хоть раз применить силу, и увидите: все станут смирненькими.
     Последняя решающая схватка была ужасна. Как-то утром служанка булочницы, г-жи 
Табуро, пришла в рыбный павильон купить камбалу. Прекрасная Нормандка, которая заметила, 
что девушка уже несколько минут ходит вокруг нее, стала ее зазывать и улещивать.
     — Пожалуйте ко мне, уж я вам угожу… Не хотите ли парочку солей или красавца 
палтуса?
     Когда девушка наконец подошла и, выбрав камбалу, понюхала ее, скривив губы, как 
делают покупательницы, чтобы сбить цену, прекрасная Нормандка сказала:
     — Ну-ка, сами определите вес, — и положила девушке на ладонь камбалу, завернутую в 
толстую желтую бумагу.
     Служанка — молоденькая, забитая крестьянка из Оверни — долго взвешивала на руке 
камбалу, приподнимала жабры, все так же молча кривя губы. Затем, словно нехотя, спросила:
     — Сколько просите?
     — Пятнадцать франков, — ответила торговка.
     Тогда девушка быстро положила рыбу обратно на мраморный прилавок. Она явно 
собиралась уйти. Но прекрасная Нормандка ее удержала.
     — Постойте, скажите вашу цену.
     — Нет, нет, это очень дорого.
     — А все-таки скажите!
     — Восемь франков возьмете?
     У матушки Меюден, которая, видимо, очнулась от дремоты, вырвался неприятный 
смешок: кое-кто, значит, думает, что они свой товар задарма получают.
     — Восемь франков за такую большую камбалу! Да это тебе, милочка, столько надо дать за 
ночь, чтобы тельце свежей было.
     Прекрасная Нормандка с оскорбленным видом отвернулась. Но служанка возвращалась