глазами тянуло к простонародью. Она остановила свой выбор на рассыльном тетки, 
носильщике, который был из Менильмонтана. Когда Сарьетта в двадцать лет открыла 
фруктовую лавку на какие-то деньги, источник которых так и остался не вполне ясным, ее 
любовник, именуемый господином Жюлем, стал отныне беречь свои руки, носить чистые блузы 
и бархатный картуз, появляться на рынке только после обеда и в домашних туфлях. Они жили 
на четвертом этаже большого дома по улице Вовилье, нижний этаж которого занимало кафе с 
сомнительной репутацией. Неблагодарность Сарьетты окончательно испортила характер г-жи 
Лекер, и она поносила племянницу самыми непотребными словами. Они рассорились: тетка 
совсем ожесточилась, а племянница вместе с г-ном Жюлем выдумывала про нее разные 
небылицы, которые он распространял в павильоне масла. Гавар находил, что Сарьетта забавная 
девчонка, он благоволил к ней и при встрече трепал по щечке: она была такая пухленькая, такая 
вкусная…
     Как-то после обеда Флоран сидел в колбасной, усталый от утренней беготни по городу в 
тщетных поисках работы, когда вошел Майоран. Этот рослый парень, по-фламандски дородный 
и добродушный, пользовался покровительством Лизы. По ее словам, он был малый 
незлобивый, немного блажной, сильный, как лошадь, и особенно примечательный тем, что у 
него нет ни отца, ни матери. Именно она и определила Майорана на место к Гавару.
     Лиза сидела за прилавком, раздраженная тем, что Флоран наследил своими грязными 
башмаками на бело-розовом плиточном полу колбасной; дважды уже она вставала и посыпала 
пол опилками. Она улыбнулась вошедшему Майорану.
     — Господин Гавар, — сказал он, — послал меня спросить вас…
     Тут он сделал паузу, огляделся по сторонам и понизил голос.
     — Он мне строго-настрого приказывал подождать, пока никого не будет, и тогда 
повторить то, что он велел мне выучить наизусть: «Спроси их, нет ли какой опасности и могу 
ли я прийти потолковать с ними насчет того, что они знают».
     — Скажи господину Гавару, что мы ждем его, — ответила Лиза, привыкшая к 
таинственным повадкам продавца живности.
     Но Майоран не уходил; он замер в восхищении перед прекрасной колбасницей, выражая 
простодушную покорность. Видимо, тронутая этим немым обожанием, она спросила:
     — Нравится тебе у господина Гавара? Он человек неплохой, старайся хорошенько ему 
угодить.
     — Да, госпожа Лиза.
     — Вот только ведешь ты себя неприлично; я опять видела вчера, как ты ходил по крышам 
на рынке; и ты водишься с шайкой каких-то оборванцев и оборванок. Ты теперь взрослый, уже 
мужчина; надо как-никак подумать о будущем.
     — Да, госпожа Лиза.
     Тут Лизе пришлось ответить даме, которая спрашивала фунт отбивных с корнишонами. 
Лиза вышла из-за прилавка и подошла к колоде в глубине лавки. Вооружившись тонким ножом, 
она надрезала им три отбивных от передней четверти свиной туши, затем занесла своей 
сильной обнаженной рукой резак и трижды ударила; раздались три отчетливых, коротких 
удара. При каждом ударе ее черное шерстяное платье чуть задиралось сзади, а под 
натянувшейся на лифе тканью проступали планшетки от корсета. С глубоко серьезным видом, с 
ясным взглядом и сжатыми губами, она собрала отбивные и неторопливо их взвесила.
     Покупательница ушла; Лиза заметила, что Майоран стоит, очарованный тем, как точно и 
быстро она трижды опустила резак, и воскликнула:
     — Как, ты здесь еще?
     Он повернулся было, чтобы уйти, но Лиза его удержала.
     — Послушай, — сказала она, — если я еще раз увижу тебя с этой маленькой грязнухой 
Кадинон… Не вздумай отпираться. Только сегодня утром вы вместе смотрели в требушином 
ряду, как раскалывают бараньи головы… Не понимаю, что такому красивому парню, как ты, 
может нравиться в этой потаскушке, в этой вертихвостке… Ну, ну, ступай, скажи господину 
Гавару, чтоб пришел сейчас же, пока никого нет.
     Майоран ушел, ничего не ответив, смущенный и приунывший.
     Красавица Лиза продолжала стоять за прилавком, чуть-чуть повернув голову в сторону 
рынка; Флоран безмолвно разглядывал ее; он был удивлен, что она, оказывается, такая 
красивая. До этого момента он не видел ее по-настоящему, — он не умел смотреть на женщин. 
Сейчас она предстала перед ним царящая над снедью, разложенной на прилавке. Перед ней 
красовались на белых фарфоровых блюдах початые арлезианские и лионские колбасы, 
копченые языки, ломти вареной свежепросольной свинины, поросячья голова в желе, открытая 
банка с мелкорубленой жареной свининой и коробка с сардинами, из-под вскрытой крышки