|
порожденные злословием, возбуждали, как пряная приправа, ее жадное любопытство. Кроме
того, когда она сидела здесь лицом к рынку, перед ней открывалась площадь и стены домов, с
трех сторон сквозящих окнами, в Которые она стремилась проникнуть взглядом; мысленно она
поднималась наверх, проходила по всем этажам, вплоть до окошек мансарды; она впивалась
глазами в занавески, воссоздавала человеческую драму по одному лишь появлению чьей-то
головы между ставнями и в конце концов узнала историю всех жильцов, только глядя на
открывшиеся перед ней фасады этих домов. Особенно интересовал ее ресторан Барата с его
винным погребком, с зубчатым позолоченным навесом над террасой, откуда свешивалась
зелень из нескольких цветочных горшков, интересовал и весь узкий фасад этого дома в пять
этажей, разукрашенный и расписанный; она любовалась нежно-голубой стеной с желтыми
колоннами, стеной, увенчанной раковиной, ей нравился этот бутафорский храм, намалеванный
на переднем плане облупившегося дома, который наверху, у края кровли, заканчивался
галереей, обитой жестью и покрашенной масляной краской. Мадемуазель Саже читала за
неплотно закрытыми жалюзи в красную полоску повесть о приятных завтраках, изысканных
ужинах, бешеных кутежах. Она даже прилгала кое-что: здесь якобы кутили Флоран и Гавар с
«этими двумя шлюхами», сестрами Меюден; за десертом творилось нечто омерзительное.
Однако едва мадемуазель Саже взяла Полину за руку, девочка заплакала еще горше.
Старуха повела ее к воротам сквера, но потом, видимо, раздумала. Она присела на скамью,
пытаясь успокоить девочку.
— Ну-ну, перестань плакать, не то полицейские заберут… Я отведу тебя домой. Мы ведь с
тобой хорошо знакомы, правда? Я «добрая тетя», ты же меня знаешь… Ну, будет тебе,
улыбнись.
Но Полина захлебывалась от слез и твердила, что хочет домой. Тогда мадемуазель Саже
спокойно стала ждать, пока она не кончит реветь. Бедная девочка дрожала от холода, платье и
чулки у нее были насквозь мокрые; вытирая слезы перепачканными кулаками, она размазала
грязь до самых ушей. Когда Полина немного успокоилась, старуха снова заговорила слащавым
голоском:
— Ведь у тебя мама не злая, правда? Она тебя очень любит.
— Да-а-а… — отвечала, все еще сквозь слезы, Полина.
— Папа у тебя тоже не злой, он тебя никогда не бьет. А с мамой он не ссорится? О чем
они говорят по вечерам, когда ложатся спать?
— Ах, почем я знаю: ведь я уже лежу в постельке.
— Говорят они о твоем кузене Флоране?
— Не знаю.
У мадемуазель Саже лицо стало строже, и она сделала вид, что собирается уйти.
— Ах, так ты, значит, лгунья… Ведь ты знаешь, что нельзя лгать… Раз ты врешь, я брошу
тебя здесь одну, и Мюш будет тебя щипать.
Тут вмешался Мюш, который вертелся у скамейки, и сказал свойственным ему
решительным тоном маленького мужчины:
— Что вы, она же дура набитая, где ей знать… Я вот знаю, что у моего дружка Флорана
вид был здорово чудацкий, когда мама вчера сказала — так просто, для смеху, — что он может
ее поцеловать, если это ему нравится.
Но Полина, боясь, что ее бросят, опять заревела.
— Да замолчи ты, гадкая девчонка! — шептала, тряся ее, старуха. — Ладно, я не уйду, я
куплю тебе леденец, слышишь, леденец! Так ты не любишь кузена Флорана?
— Нет, мама говорит — он непорядочный.
— Ага! Видишь, значит твоя мама про него говорила!
— Один раз, я взяла к себе в постельку Мутона, я спала с Мутоном… А она сказала папе:
«Твой брат бежал с каторги только для того, чтобы нас всех вместе с ним туда отправили».
Мадемуазель Саже тихо ахнула и, задрожав, вскочила. Она словно прозрела, все кругом
словно озарил яркий луч света. Схватив снова Полину за руку, она пустилась с ней рысью к
колбасной, не проронив ни слова, только взгляд ее стал колючим от охватившей ее острой
радости. Мюш, бежавший за ними вприпрыжку, благоразумно скрылся на углу улицы Пируэт.
Лиза была в смертельной тревоге. Увидев свою замарашку дочь, она так растерялась, что лишь
поворачивала девочку во все стороны, забыв ее отшлепать. А старуха говорила своим ехидным
голоском:
— Это все Мюш… Я уж и привела ее к вам, вы ведь понимаете… Накрыла я их вдвоем
под деревом в сквере. Не знаю, что они там делали… Я бы на вашем месте ее осмотрела. Он на
все способен, этот сын потаскухи.
Лиза онемела. Она не знала, как подступиться к девочке, — такое отвращение вызывали в
|
|