|
воображения. Она предпочла бы умереть, чем сказать Максиму правду. Ее мучил
глухой страх, что он возмутится и бросит ее. А главное, она так твердо
верила, что за этот чудовищный грех будет осуждена на вечные мучения, что
скорее согласилась бы пройтись обнаженной по парку Монсо, чем сказать
кому-нибудь, даже шепотом, о своем позоре. И в то же время Рене оставалась
ветреницей, поражавшей Париж причудами. Порой она бывала нервно веселой. У
нее появлялись самые невероятные капризы, о которых писали в газетах,
обозначая ее имя инициалами. Именно в ту пору она совершенно серьезно хотела
вызвать на дуэль герцогиню де Стерних и драться с ней на пистолетах за то,
что та, как утверждала Рене, нарочно вылила ей на платье стакан пунша; от
этой выходки ее удержало вмешательство разгневанного министра, ее деверя. В
другой раз она держала пари с г-жой Лоуренс, что объедет менее чем в десять
минут беговую дорожку на Лоншанском ипподроме, и только отсутствие
подходящего костюма помешало ей выполнить эту затею. Максим сам начинал
пугаться безумия, овладевшего этой сумасбродной головой, в которой ночью на
подушке, казалось ему, гудел весь город, опьяненный неистовой жаждой
наслаждений.
Однажды вечером они отправились вдвоем в Итальянский театр, даже не
взглянув на афишу. Им хотелось увидеть великую итальянскую трагическую
актрису Ристори {Ристори, Аделаида (1821-1906) - итальянская драматическая
актриса. Пользовалась огромным успехом в Париже; играла в трагедии Расина
"Федра".}, смотреть которую сбегался тогда весь Париж; интересоваться ею
предписывала мода. Давали "Федру". Максим достаточно помнил классиков, Рене
достаточно знала итальянский язык, чтобы следить за ходом пьесы. Драма
чрезвычайно взволновала их; звучный иностранный язык казался им по временам
оркестровым аккомпанементом, сопровождавшим мимику актеров. Ипполита играл
высокий, бледный, весьма посредственный актер с плаксивым голосом.
- Какое ничтожество! - шептал Максим.
Но Ристори, с трагическим лицом, с толстыми руками и сотрясавшимися от
рыданий полными плечами, глубоко трогала Рене. Федра произошла от Пасифаи;
молодая женщина спрашивала себя, чья же кровь текла в ее собственных жилах,
от кого же произошла она, кровосмесительница новейших времен? Из всей пьесы
Рене видела только эту высокую женщину, возрождавшую на подмостках театра
преступление античного мира. В первом действии, когда Федра признается Эноне
в преступной страсти, во втором, когда она, вся горя, объясняется с
Ипполитом, и далее, в четвертом, когда, подавленная возвращением Тезея, она
клянет себя в порыве мрачной ярости, артистка наполняла зал такими воплями
хищной страсти, такой жаждой нечеловеческого наслаждения, что молодая
женщина всем своим существом чувствовала трепет ее желания и угрызений
совести.
- Постой, - прошептал на ухо Рене Максим, - сейчас мы услышим рассказ
Терамена. Хорошее лицо у старика!
Молодой человек тихим, глухим голосом продекламировал:
Так от Трезенских врат мы отдалились мало;
Он в колеснице был...
Но Рене больше не смотрела на сцену и не слушала старика. Люстра
ослепляла ее, от бледных лиц, обращенных к сцене, на нее веяло жарким
дыханием. Продолжался бесконечный монолог. Мыслями Рене была в оранжерее, ей
представлялось, что муж ее входит, застает ее под пылающей листвою в
объятиях сына. Она переживала ужасные муки, почти теряя сознание; но вот
раздался последний, предсмертный вопль Федры, полной раскаяния, бившейся в
конвульсиях от выпитого яда, и Рене открыла глаза. Занавес опустился. Хватит
ли у нее когда-нибудь силы отравиться? Какой мелкой и постыдной казалась ее
драма в сравнении с античной эпопеей! И пока Максим завязывал ей под
подбородком ленты капора, она все еще слышала низкий голос Ристори, которому
вторил угодливый шепот Эноны. В карете говорил только Максим; он вообще
находил трагедию "убийственно скучной", предпочитая фарсы театра Буфф. Но
Федра была "пикантной", она заинтересовала его, потому что... Он сжал руку
|
|
