пор трепет пробежал по всему ее телу, а  вечером,  после  обеда,  когда  она
охмелела от вина и ревности, мысль эта определилась и  встала  перед  нею  в
раскаленной оранжерее при виде Максима и Луизы.  В  тот  вечер  она  жаждала
совершить грех, такой грех, какого никто не совершал, грех, который заполнит
пустоту ее существования и ввергнет ее, наконец, в ад, тот самый ад, что еще
в детстве пугал ее. А наутро желание прошло, его внезапно  сменило  странное
чувство раскаяния и усталости. Рене показалось, что она уже согрешила и  что
это совсем не так приятно, как она думала, -  право,  это  было  бы  слишком
грязно.
     Кризис оказался роковым, пришел сам собой,  неожиданно  для  этих  двух
людей, двух приятелей, которым суждено было в один прекрасный вечер нечаянно
сочетаться, вместо того  чтобы  пожать  друг  другу  руку.  Но  после  этого
"глупого"  падения  Рене  опять  вернулась  к  своей  мечте  о  неизведанном
наслаждении,  и  тогда  она  снова  привлекла  Максима  в  свои  объятия  из
любопытства  к  нему  и  к  жестоким  любовным   утехам,   которые   считала
преступлением. Теперь она сознательно  принимала,  требовала  кровосмешения,
захотела познать его  до  конца,  вплоть  до  угрызений  совести,  если  они
когда-нибудь явятся. Она проявляла решимость и упорство, любила с  пылкостью
светской дамы и мучительной тревогой буржуазной женщины, со всей ее душевной
борьбой, радостями и отвращением, глубоко презирая себя.
     Максим приходил каждую ночь, около часу, через  сад.  Чаще  всего  Рене
поджидала его в  оранжерее,  которую  надо  было  пройти,  чтобы  попасть  в
маленькую гостиную. Впрочем, они держали себя с полным  бесстыдством,  почти
не скрываясь, забывая классические  предосторожности  адюльтера.  Эта  часть
дома, правда, принадлежала им. Один лишь Батист,  камердинер  Саккара,  имел
право туда входить, но Батист с присущей ему важностью удалялся, как  только
кончалась его служба.  Максим  даже  утверждал,  смеясь,  что  Батист  пишет
мемуары. Но однажды ночью, как  только  явился  Максим,  Рене  показала  ему
Батиста: он степенно шел по гостиной со свечой в руке. У этого рослого лакея
с осанкой министра лицо, освещенное желтым пламенем восковой свечи,  было  в
ту ночь необычайно строгим и корректным. Нагнувшись, Рене и  Максим  видели,
как он задул свечу и направился к конюшням,  где  вместе  с  лошадьми  спали
конюхи.
     - Он идет с обходом, - сказал Максим.
     Рене застыла от страха. Батист  обычно  смущал  ее.  Он  был,  как  она
говорила иногда, единственным порядочным человеком во  всем  доме;  холодный
взгляд его светлых глаз никогда не останавливался на женских плечах.
     После этого случая они стали осторожнее при свиданиях, закрывали  двери
маленькой гостиной, чтобы спокойно пользоваться ею,  а  также  оранжереей  и
комнатами Рене. Это был для них целый  мир.  Первые  месяцы  Рене  и  Максим
вкусили там самые утонченные, самые изысканные радости. Они  проводили  часы
любви  и  на  серо-розовой  кровати  в  спальне,  и  в  бело-розовой  наготе
комнаты-шатра,  и  в  минорно-желтой  симфонии  маленькой  гостиной.  Каждая
комната с  ее  особым  запахом,  цветом  обивки,  с  ее  собственной  жизнью
по-разному освещала их любовь, делала Рене всякий раз иной: она была нежна и
красива на мягком ложе светской дамы, в  аристократической  теплой  комнате,
где страсть  смягчалась  хорошим  тоном;  в  шатре  телесного  цвета,  среди
ароматов и влажной неги ванны Рене становилась  капризной  и  чувственной  -
такой она больше всего нравилась Максиму; а  внизу,  в  солнечном  освещении
маленькой гостиной, золотившем волосы Рене словно отблесками утренней  зари,
она  становилась  богиней,  белокурой  Дианой;  ее  обнаженные   руки   были
целомудренно пластичны, а чистые  линии  тела,  раскинувшегося  на  кушетке,
полны античной грации.
     Но существовал один уголок, которого Максим  почти  боялся;  туда  Рене
увлекала его в те дни, когда у нее  бывало  мрачное  настроение,  когда  она
испытывала потребность в более остром опьянении. То  была  оранжерея.  Здесь
они полнее наслаждались кровосмешением.
     Как-то ночью Рене, томясь скукой, потребовала,  чтобы  ее  возлюбленный
принес из спальни медвежью шкуру. Они улеглись на этой черной шкуре  у  края
бассейна, в большой круговой аллее. Ночь  стояла  ясная,  лунная;  морозило.