|
принадлежали друг другу; грубый акт явился лишь острым кризисом их
бессознательного любовного недуга. В обезумевшем мирке, где они жили, их
грех взошел на тучной почве, унавоженной ядовитыми соками; он развивался,
приобретал необычайную изощренность в этой растленной среде.
Когда коляска увозила их в Булонский лес и мягко катилась вдоль аллей,
они нашептывали друг другу на ухо непристойности, вспоминая о своих детских
шалостях, о чувственных проявлениях инстинкта: это было тогда извращенным
безотчетным вожделением. Они смутно чувствовали себя виновными, как будто
уже прикоснулись друг к другу, и этот потаенный грех, расслабляющая истома,
вызванная скабрезными разговорами, еще больше возбуждала в них
чувственность, чем реальные поцелуи. Так, их приятельские отношения
незаметно для них самих перешли в любовные и привели их, наконец, однажды
вечером в отдельный кабинет кафе "Риш" и в широкую серо-розовую кровать
Рене. Очутившись в объятиях друг у друга, они даже не испытали никакого
душевного потрясения от совершенного греха, точно давнишние любовники,
вспомнившие прежние свои поцелуи. И столько часов провели они в постоянной
интимной близости, что в разговорах оба невольно возвращались к прошлому,
полному неосознанного влечения друг к другу.
- Помнишь, в день моего приезда в Париж, - говорил Максим, - на тебе
был такой странный костюм; я начертил пальцем на твоей груди острый угол и
посоветовал сделать вырез мысом. Я чувствовал под шемизеткой твое тело и
надавил немного пальцем... Так приятно было...
Рене смеялась, целуя его, и шептала:
- Ты уже и тогда здорово был развращен... До чего ты смешил нас у
Вормса, помнишь? Мы называли тебя "наш маленький мужчина". Я всегда думала,
что толстая Сюзанна не стала бы противиться тебе, если бы маркиза не следила
за ней такими разъяренными глазами.
- Ах, да, мы очень смеялись, - бормотал Максим. - А помнишь альбом с
фотографиями? И все остальное, наши прогулки по Парижу, полдники в
кондитерской на бульваре; помнишь, ты обожала песочные пирожные с
клубникой?.. Я никогда не забуду тот день, когда ты рассказала мне историю
про Аделину в монастыре, как она писала письма Сюзанне, подписываясь мужским
именем - Артур д'Эспане, и предлагала похитить ее...
Они и сейчас смеялись над этой забавной историей; потом Максим
продолжал своим ласковым голосом:
- Мы были, вероятно, очень смешными, когда ты приезжала за мной в
коллеж: я был такой маленький, что совсем исчезал под твоими оборками.
- Да, да, - лепетала Рене и, вздрагивая, привлекала к себе Максима, -
ты прав, это было очень приятно, мы любили друг друга, не зная об этом.
Правда? Я поняла раньше тебя. Третьего дня, когда мы возвращались с
прогулки, я нечаянно дотронулась до твоей ноги и вздрогнула... Ты ничего не
заметил. Ты не думал обо мне, а?
- О, конечно, думал, - ответил он, немного смущенный. - Только я не
знал, понимаешь ли, я не осмеливался...
Максим лгал. Ему никогда отчетливо не приходила в голову мысль обладать
Рене. Всем своим порочным существом он льнул к ней, но никогда не желал ее
по-настоящему. Он был слишком безволен для всякого усилия. Он принял Рене,
потому что она навязалась ему, и очутился на ее ложе, не желая, не предвидя
этого. А попав туда, он остался, потому что там было тепло и потому что он
никогда не противился своим падениям. Вначале это даже льстило его
самолюбию. Он впервые обладал замужней женщиной и совсем забыл о том, что
муж - его собственный отец.
Рене вносила в свой грех весь пыл искалеченной души. Она тоже катилась
по наклонной плоскости и скатилась до конца, но не против воли. Желание
пробудилось и стало ясным слишком поздно, когда она уже не хотела бороться с
ним, и падение стало неизбежным. Оно внезапно предстало перед ней, как
необходимое избавление от скуки, как редкостное, изощренное наслаждение,
которое еще могло пробудить ее усталые чувства, ее увядшее сердце. Смутная
мысль о кровосмешении пришла ей в голову во время осенней прогулки в
сумрачном, засыпавшем Булонском лесу; и от этой мысли неведомый ей до тех
|
|