головную боль.
     - Э, моя красавица, - проворковала Сидояия,  прокравшись  в  полутемную
комнату, - да  какая  же  здесь  духота!..  Все  невралгия  мучает?  Это  от
огорчения, уж очень вы близко все к сердцу принимаете.
     - Да, у меня много забот, - томно ответила Рене.
     Становилось темно.  Рене  не  велела  Селесте  зажигать  лампу.  Только
раскаленные угли  отбрасывали  яркие  красные  отблески,  освещавшие  фигуру
молодой женщины, вытянувшейся в креслах;  кружева  белого  пеньюара  в  этом
освещении казались розовыми. Из темноты выступал край черного платья Сидонии
и руки в серых  нитяных  перчатках,  сложенные  на  коленях.  Раздавался  ее
сладкий голосок.
     - Опять денежные неприятности? -  сказала  она  кротким,  соболезнующим
тоном, как будто бы речь шла о сердечных страданиях.
     Рене утвердительно опустила веки.
     - Ах, если бы мои братья послушались меня, мы бы все разбогатели. Но вы
ведь знаете, они только плечами пожимают, когда  я  говорю  о  долге  в  три
миллиарда. А я твердо верю в это  дело.  Я  уже  десять  лет  как  собираюсь
съездить в Англию, да все некогда!.. Я, наконец, решилась и послала в Лондон
письмо, теперь жду ответа.
     Видя, что Рене улыбается, она продолжала:
     - Я знаю, вы тоже недоверчиво относитесь к этому делу. Однако вам  было
бы очень  приятно  получить  от  меня  в  один  прекрасный  день  в  подарок
миллиончик...  Понимаете,  история  очень  простая:  один  парижский  банкир
одолжил денег сыну английского  короля;  банкир  умер,  не  оставив  прямого
наследника, поэтому государство имеет теперь право  потребовать  возвращения
долга с процентами. Я  произвела  расчет,  сумма  составляет  два  миллиарда
девятьсот сорок три миллиона, двести десять тысяч франков... Не бойтесь, все
получим, все...
     - Пока  что,  -  слегка  иронически  произнесла  Рене,  -  найдите  мне
кого-нибудь, кто дал бы мне взаймы  сто  тысяч  франков...  Я  бы  заплатила
своему портному, он не дает мне покоя.
     - Сто тысяч франков найдутся,  -  спокойно  отвечала  Сидония.  -  Надо
только дать за них настоящую цену.
     Угли погасли. Рене, разомлев еще больше, вытянула ноги, выставив из-под
пеньюара носки туфелек. Маклерша продолжала сочувственным тоном:
     - Милая вы моя, вы, право, неблагоразумны... Много я знаю женщин, но не
видела ни одной, которая так мало заботилась бы о своем здоровье. Взять хотя
бы молоденькую Мишлен, - вот уж эта умеет устраиваться: я невольно вспоминаю
вас, когда вижу, какая она счастливая и здоровая... А  знаете,  господин  де
Сафре без памяти в нее влюблен и уже преподнес ей подарков чуть не на десять
тысяч! Она, кажется, мечтает о собственной вилле.
     Сидения оживилась, стала рыться у себя в кармане.
     - У меня тут должно быть письмо от одной дамочки... Если бы  здесь  был
свет, я дала бы вам прочесть... Вообразите,  муж  ее  совсем  забросил;  она
подписала векселя, и ей пришлось занять  денег  у  одного  господина,  моего
знакомого. Я же и векселя ее вырвала из когтей судебного пристава, и  то  не
без труда... Что ж они, бедненькие, по-вашему, грех совершают? Я принимаю их
у себя, точно родных детей.
     - Вы знаете  человека,  который  мог  бы  одолжить  денег?  -  спросила
небрежно Рене.
     - Да я их с десяток знаю...  Вы  слишком  добры.  Мы  женщины  и  можем
многое, не стесняясь, сказать друг другу: так вот, хотя ваш муж - мой родной
брат, я не прощу  ему,  что  он  бегает  за  всякими  негодницами,  а  такую
прелесть, как вы, заставляет томиться за печкой... Эта Лаура д'Ориньи  стоит
ему целое состояние, и я не удивлюсь, если он вам отказал в деньгах. Ведь он
отказал, не так ли? Ах, негодяй!
     Рене благосклонно вслушивалась в этот вкрадчивый голос, доносившийся из
темноты, словно еще неясное эхо ее собственных дум. Полусомкнув веки,  почти
лежа в кресле, она уже забыла о  присутствии  Сидонии,  оиа  грезила,  и  ей
казалось, что  ее  мягко  обволакивают  грешные  мысли.  Долго  лилась  речь