|
по два лье, чтобы свести между собой клиентов: барона направляла к доброй
маменьке, старого господина убеждала одолжить нуждавшейся семье три тысячи
франков, находила утешителя белокурой дамочке и не слишком щепетильного мужа
для девицы, которой необходимо было срочно выйти замуж. Были у нее и крупные
дела, о которых она могла без стеснения говорить вслух, и она прожужжала ими
уши всем встречным и поперечным: то были - длительный процесс, который ей
поручила вести разорившаяся знатная семья, и какой-то заем, заключенный
Англией у Франции еще во времена Стюартов, - сумма его вместе с процентами
доходила до трех, миллиардов. Этот долг в три миллиарда был ее коньком; она
пускалась в объяснения, не скупясь на подробности, прочитывала целую лекцию
по, истории, и восторженный румянец задавал тогда ее дряблые и желтые, как
воск, щеки. Иногда между деловым свиданием с судебным приставом и визитом к
приятельнице она успевала сбыть кофейник или резиновый плащ, продать купон
кружев, сдать на прокат фортепиано. Это были у нее наименее важные дела..
Затем она спешила в свой магазин на свидание с клиенткой, желавшей
посмотреть кусок кружев, шантильи. Покупательница являлась, проскальзывала
как тень в скрытую от посторонних глаз укромную лавочку. И нередко
случалось, что одновременно на антресоли к г-же Туш входил с улицы Папийон
через ворота какой-нибудь господин, чтобы приглядеть себе фортепиано.
Если Сидония не разбогатела, то лишь потому, что зачастую работала
единственно из любви к искусству. Обожая судебную волокиту, забывая ради
чужих дел свои собственные, она отдавала себя на съедение судебным,
приставам, но это доставляло ей наслаждение, ведомое только сутягам. Женщина
в ней умерла; она была ходатаем, по делам, комиссионером, и с утра до вечера
шаталась по Парижу со своей легендарной корзиночкой, наполненной самыми
двусмысленными товарами; она торговала всем, чем угодно, грезила о
миллиардах и судилась из-за каких-нибудь десяти франков по поручению любимой
клиентки. Маленькая, худенькая, бледная, а освещенном черном платье, точно
выкроенном из судейской тоги, она вся как-то съежилась, и, когда она
поспешно шла по тротуару, ее можно было принять за мелкого писца,
переодетого в женское платье. Болезненная бледность ее лика напоминала цвет
вексельной бумаги. На губах ее блуждала тусклая улыбка, а взгляд, казалось,
утопал в хаосе торговых и всякого рода других дел, которыми она забивала
себе голову. Впрочем, держалась она робко и скромно: от нее слегка отдавало
исповедальней и кабинетом акушерки, к людям она относилась с материнской
кротостью, подобно монахине, отрекшейся от земной любви, но сострадающей
сердечным мукам. Она никогда не говорила о своем муже, о своем детстве, о
родне, о своих делах. Лишь одним она не торговала - собой, и то не из
щепетильности, а просто потому, что такая мысль не могла притти ей в голову.
Она была суха, как счет, холодна, как извещение о платеже, равнодушна и
груба в душе, как полицейский.
Саккар, только что приехавший тогда из провинции, не мог сразу постичь
сложные глубины многочисленных специальностей г-жи Сидонии. Однажды она
очень серьезным тоном рассказала ему, как человеку, год проучившемуся на
юридическом факультете, о трех миллиардах; у него сложилось невысокое мнение
об ее уме. Она зашла на улицу Сен-Жак, сунула нос во все углы квартиры,
оценила взглядом Анжелу; после этого она появлялась там лишь изредка, когда
бывала по делам в том квартале и чувствовала потребность поговорить о трех
миллиардах. Анжела отнеслась с доверием к этой истории. Комиссионерша
садилась на своего конька и в течение часа ослепляла слушательницу
сверканием золотых монет. То был легкий психоз, поразивший ее изворотливый
ум, тихое помешательство, услаждавшее ее жизнь, погрязшую в жалком
торгашестве, волшебный мираж, - она упивалась им вместе со своими наиболее
легковерными клиентками. Впрочем, она настолько уверовала в существование
трех миллиардов, что говорила о них, как о личном своем состоянии, которое
рано или поздно будет ей возвращено судьями, и это окружало чудесным ореолом
ее убогую черную шляпку, где качалось несколько выцветших фиалок на облезлых
проволочных стеблях. Анжела с удивлением таращила на нее глаза. Несколько
раз она в разговоре с мужем почтительно отозвалась о невестке, говоря, что
благодаря г-же Сидонии они, быть может, когда-нибудь разбогатеют. Саккар
|
|