по два лье, чтобы свести между собой клиентов: барона  направляла  к  доброй
маменьке, старого господина убеждала одолжить нуждавшейся семье  три  тысячи
франков, находила утешителя белокурой дамочке и не слишком щепетильного мужа
для девицы, которой необходимо было срочно выйти замуж. Были у нее и крупные
дела, о которых она могла без стеснения говорить вслух, и она прожужжала ими
уши всем встречным и поперечным: то были - длительный  процесс,  который  ей
поручила вести разорившаяся знатная  семья,  и  какой-то  заем,  заключенный
Англией у Франции еще во времена Стюартов, - сумма его вместе  с  процентами
доходила до трех, миллиардов. Этот долг в три миллиарда был ее коньком;  она
пускалась в объяснения, не скупясь на подробности, прочитывала целую  лекцию
по, истории, и восторженный румянец задавал тогда ее дряблые и  желтые,  как
воск, щеки. Иногда между деловым свиданием с судебным приставом и визитом  к
приятельнице она успевала сбыть кофейник или резиновый плащ,  продать  купон
кружев, сдать на прокат фортепиано. Это были у нее  наименее  важные  дела..
Затем  она  спешила  в  свой  магазин  на  свидание  с  клиенткой,  желавшей
посмотреть кусок кружев, шантильи. Покупательница  являлась,  проскальзывала
как  тень  в  скрытую  от  посторонних  глаз  укромную  лавочку.  И  нередко
случалось, что одновременно на антресоли к г-же Туш входил с  улицы  Папийон
через ворота какой-нибудь господин, чтобы приглядеть себе фортепиано.
     Если Сидония не разбогатела, то  лишь  потому,  что  зачастую  работала
единственно из любви к искусству. Обожая  судебную  волокиту,  забывая  ради
чужих  дел  свои  собственные,  она  отдавала  себя  на  съедение  судебным,
приставам, но это доставляло ей наслаждение, ведомое только сутягам. Женщина
в ней умерла; она была ходатаем, по делам, комиссионером, и с утра до вечера
шаталась по Парижу со  своей  легендарной  корзиночкой,  наполненной  самыми
двусмысленными  товарами;  она  торговала  всем,  чем  угодно,   грезила   о
миллиардах и судилась из-за каких-нибудь десяти франков по поручению любимой
клиентки. Маленькая, худенькая, бледная, а освещенном черном  платье,  точно
выкроенном из судейской  тоги,  она  вся  как-то  съежилась,  и,  когда  она
поспешно  шла  по  тротуару,  ее  можно  было  принять  за  мелкого   писца,
переодетого в женское платье. Болезненная бледность ее лика напоминала  цвет
вексельной бумаги. На губах ее блуждала тусклая улыбка, а взгляд,  казалось,
утопал в хаосе торговых и всякого рода других  дел,  которыми  она  забивала
себе голову. Впрочем, держалась она робко и скромно: от нее слегка  отдавало
исповедальней и кабинетом акушерки, к людям  она  относилась  с  материнской
кротостью, подобно монахине, отрекшейся от  земной  любви,  но  сострадающей
сердечным мукам. Она никогда не говорила о своем муже, о  своем  детстве,  о
родне, о своих делах. Лишь одним она не  торговала  -  собой,  и  то  не  из
щепетильности, а просто потому, что такая мысль не могла притти ей в голову.
Она была суха, как счет, холодна, как  извещение  о  платеже,  равнодушна  и
груба в душе, как полицейский.
     Саккар, только что приехавший тогда из провинции, не мог сразу  постичь
сложные глубины многочисленных  специальностей  г-жи  Сидонии.  Однажды  она
очень серьезным тоном рассказала ему, как  человеку,  год  проучившемуся  на
юридическом факультете, о трех миллиардах; у него сложилось невысокое мнение
об ее уме. Она зашла на улицу Сен-Жак, сунула  нос  во  все  углы  квартиры,
оценила взглядом Анжелу; после этого она появлялась там лишь изредка,  когда
бывала по делам в том квартале и чувствовала потребность поговорить  о  трех
миллиардах. Анжела  отнеслась  с  доверием  к  этой  истории.  Комиссионерша
садилась  на  своего  конька  и  в  течение  часа  ослепляла   слушательницу
сверканием золотых монет. То был легкий психоз, поразивший  ее  изворотливый
ум,  тихое  помешательство,  услаждавшее  ее  жизнь,  погрязшую   в   жалком
торгашестве, волшебный мираж, - она упивалась им вместе со  своими  наиболее
легковерными клиентками. Впрочем, она настолько  уверовала  в  существование
трех миллиардов, что говорила о них, как о личном своем  состоянии,  которое
рано или поздно будет ей возвращено судьями, и это окружало чудесным ореолом
ее убогую черную шляпку, где качалось несколько выцветших фиалок на облезлых
проволочных стеблях. Анжела с удивлением таращила на  нее  глаза.  Несколько
раз она в разговоре с мужем почтительно отозвалась о невестке,  говоря,  что
благодаря г-же Сидонии они, быть  может,  когда-нибудь  разбогатеют.  Саккар