|
солнцем берегами, четкой тенью елок и беседкой, похожей на детскую игрушку,
заброшенную в дремучий лес. Вся природа вокруг трепетала и радовалась
солнцу.
Рене стало стыдно, что в такой чудесный день на ней надет темный
шелковый костюм. Она откинулась в угол кареты и смотрела в открытые окна на
сверкающую поверхность воды и зелени. На поворотах аллей перед ее глазами,
точно золотые звезды, вертелись колеса, оставляя длинный ослепительный след.
Лакированные стенки экипажей, вспышки молний на меди и стали, яркие туалеты
- все это уносилось равномерной рысью лошадей, прорезало извилины шоссе
широкой движущейся полосой, словно упавший с неба луч. В этом луче Рене,
прищурившись, видела то промелькнувший белокурый шиньон какой-нибудь
женщины, то черную спину лакея, то белую гриву лошади. Переливчатые куполы
раскрытых зонтиков сверкали, точно луны из металла.
И вот, в этом ярком свете, среди солнечного сияния ей вспомнились
сумерки, мелким пеплом сыпавшиеся на пожелтевшую листву; она каталась в тот
вечер с Максимом. В то время в ней только еще пробуждалась страсть к этому
мальчику. Перед глазами ее вновь пронеслись лужайки, окутанные влажной
вечерней дымкой, темные перелески, пустынные аллеи. Вереница экипажей
катилась тогда с печальным шумом мимо пустых стульев, меж тем как ныне
грохот колес, стук лошадиных копыт звенели радостно, точно звуки фанфар.
Потом ей вспомнились все их прогулки в Булонском лесу: там прошла ее жизнь,
там рядом с нею, на подушках ее коляски вырос Максим. То был их сад. Там
настигал их дождь, туда приводило их солнце, оттуда и мрак ночной не всегда
выгонял их. Они катались там во всякую погоду, там переживали и огорчения, и
радости жизни. Рене черпала горькую радость в этих воспоминаниях, чувствуя
себя одинокой, покинутой всеми, даже Селестой. Сердце говорило ей: все
прошло навсегда! навсегда! И она вся застыла, представив себе зимний пейзаж:
замерзшее, помутневшее озеро, где они катались на коньках, небо черное, как
сажа, деревья в снежных кружевных узорах, ветер, будто засыпавший мелким
песком глаза и губы.
Между тем налево, на дорожке для верховой езды, Рене заметила герцога
де Розан, г-на де Мюсси и г-на де Сафре. Ларсоно убил мать герцога,
представив ей просроченные векселя на сто пятьдесят тысяч, подписанные ее
сыном, и теперь геоцог проживал вторые полмиллиона франков с Бланш Мюллер,
оставив первые пятьсот тысяч в руках Лауры д'Ориньи. Г-н де Мюсси, атташе
посольства, сменив Англию на Италию, обрел прежнее легкомыслие и с новым
изяществом опять стал водить котильон; а г-н де Сафре по-прежнему остался
милейшим в мире скептиком и жуиром. Рене видела, как он направил лошадь к
дверцам коляски графини Ванской, в которую, как говорили, был по уши влюблен
с тех пор, как увидел ее у Саккаров в костюме Коралла.
Впрочем, все дамы были налицо: герцогиня де Стерних в неизменном
восьмирессорном экипаже; г-жа де Лоуренс с баронессой Мейнгольд и маленькой
Даст - в ландо; г-жа Тессьер и г-жа де Ганд - в виктории. Среди светских дам
на подушках великолепной коляски развалились Сильвия и. Лаура д'Ориньи. Даже
г-жа Мишлен проехала в карете; хорошенькая смуглянка побывала в округе г-на
Юпель де ла Ну и с тех пор выезжала в Булонский лес в карете, к которой
надеялась в недалеком будущем присоединить открытую коляску. Рене заметила
также маркизу д'Эспане и г-жу Гафнер; неразлучные подруги, закрываясь
зонтиками, смеялись и нежно заглядывали друг другу в глаза, раскинувшись бок
о бок в экипаже.
Потом следовали мужчины: Шибре - в плетеной коляске, Симпсон - в
догкарте; почтенные Миньон и Шарье, еще более жадные к наживе, несмотря на
их мечту удалиться вскоре на покой, - в карете, которая поджидала их на углу
аллеи, когда им хотелось пройтись пешком; г-н де Марейль, все еще в трауре
по дочери, ожидавший поздравлений после своего первого выступления в палате,
с важностью политического деятеля катался в экипаже г-на Тутен-Лароша,
который успел еще раз спасти "Винодельческий кредит" после того, как чуть
было не погубил это предприятие; сделавшись сенатором, Тутен-Ларош еще
больше похудел и приобрел еще более внушительный вид.
И, наконец, заключал это шествие, как само воплощение величия, барон
|
|