г-на Юпель де ла Ну.
     - Прекрасно, - ответил тот, улыбаясь, - только в моем департаменте  еще
не назначили кандидатов. Говорят, министерство колеблется.
     Де Марейль взглядом поблагодарил Саккара за то, что он  завел  разговор
на эту тему; он сидел  точно  на  горячих  угольях,  слегка  раскраснелся  и
смущенно поклонился, когда префект продолжал, обращаясь к нему:
     - Я много слышал о вас  в  наших  краях,  сударь.  У  вас  там  большие
поместья, и благодаря им вы приобрели многочисленных друзей:  всем  известна
ваша преданность императору. У вас много шансов.
     - Папа, это правда, что Сильвия два года  назад  продавала  папиросы  в
Марселе? - крикнул с другого конца стола Максим.
     Аристид Саккар притворился, будто не слышит, и молодой человек добавил,
понизив голос:
     - Отец был с ней близко знаком.
     Послышался сдержанный смешок. Де Марейль продолжал отвешивать  поклоны,
а Гафнер сентенциозно произнес:
     -  В  наши  дни   корыстной   демократии   единственной   добродетелью,
единственным проявлением патриотизма является  преданность  императору.  Кто
любит императора, тот любит Францию. Мы с  искренней  радостью  назовем  вас
своим коллегой, господин де Марейль.
     - Господин де  Марейль,  несомненно,  одержит  победу,  -  добавил  г-н
Тутен-Ларош,  -  вокруг  трона  обязательно  должны  группироваться  крупные
состояния.
     Рене стало невтерпеж. Сидевшая против нее  маркиза  подавила  зевок.  И
когда Саккар снова хотел взять слово, его жена сказала с милой улыбкой:
     - Мой друг, умоляю, сжальтесь над нами, бросьте говорить о вашей гадкой
политике.
     Тут г-н Юпель де ла Ну, с подобающей префекту любезностью,  воскликнул,
что  дамы  совершенно  правы,  и  начал  рассказывать  скабрезную   историю,
случившуюся в его округе.  Маркиза,  г-жа  Гафнер  и  другие  дамы  от  души
смеялись над некоторыми подробностями. Рассказывал префект  очень  пикантно:
полунамеками, с  недомолвками  и  такими  интонациями,  что  самые  невинные
выражения принимали двусмысленный оттенок. Потом  разговор  зашел  о  первом
вторнике  герцогини,  о  буффонаде,  представленной   накануне,   о   смерти
известного поэта и о последних осенних  скачках.  Г-н  Тутен-Ларош,  который
также умел порою быть любезным, сравнивал женщин с розами, а г-н де Марейль,
взволнованный своими  предвыборными  надеждами,  проникновенно  заговорил  о
новом фасоне шляп.
     Рене оставалась рассеянной.
     Гости кончили есть. Казалось, горячий ветер пронесся над столом,  и  от
него помутнели стаканы,  раскрошился  хлеб,  почернела  на  тарелках  кожура
фруктов, нарушилась стройная симметрия приборов.  Цветы  увядали  в  больших
вазах чеканного серебра. А гости продолжали  сидеть  за  остатками  десерта,
осоловев, не имея мужества подняться.  Облокотившись  на  стол,  они  сидели
согнувшись, с бессмысленным взглядом, в том смутном состоянии  умеренного  и
пристойного  опьянения,  свойственном  светским  людям,   которые   хмелеют,
потягивая вино маленькими глотками. Смех умолк, редко кто ронял слово.  Пили
и ели много, и от этого группа важных гостей в орденах приобрела  еще  более
напыщенный вид. В столовой стало душно, и  дамы  почувствовали,  как  лоб  и
затылок покрывается у них испариной. Серьезные, слегка побледневшие, точно у
них немного кружилась  голова,  они  ждали,  когда  можно  будет  перейти  в
гостиную. Г-жа д'Эспане вся порозовела, у г-жи Гафнер, напротив, плечи стали
точно  восковые.  Г-н  Юпель  де  ла  Ну  разглядывал  рукоятку  ножа;   г-н
Тутен-Ларош обращался к г-ну Гафнеру  с  отрывистыми  фразами,  тот  отвечал
кивками головы. Г-н де Марейль мечтательно смотрел на г-на Мишлена,  который
в ответ тонко улыбался. Хорошенькая  г-жа  Мишлен  давно  уже  молчала;  вся
красная, она опустила под скатерть руку, а г-н Сафре, очевидно, пожимал  ее,
так как сидел неловко опираясь о край стола и сдвинув брови, словно человек,
решающий алгебраичеекую задачу.  Г-жа  Сидония  тоже,  повидимому,  одержала
победу; почтенные Миньон и Шарье, облокотившись и  повернув  к  ней  голову,