|
г-на Юпель де ла Ну.
- Прекрасно, - ответил тот, улыбаясь, - только в моем департаменте еще
не назначили кандидатов. Говорят, министерство колеблется.
Де Марейль взглядом поблагодарил Саккара за то, что он завел разговор
на эту тему; он сидел точно на горячих угольях, слегка раскраснелся и
смущенно поклонился, когда префект продолжал, обращаясь к нему:
- Я много слышал о вас в наших краях, сударь. У вас там большие
поместья, и благодаря им вы приобрели многочисленных друзей: всем известна
ваша преданность императору. У вас много шансов.
- Папа, это правда, что Сильвия два года назад продавала папиросы в
Марселе? - крикнул с другого конца стола Максим.
Аристид Саккар притворился, будто не слышит, и молодой человек добавил,
понизив голос:
- Отец был с ней близко знаком.
Послышался сдержанный смешок. Де Марейль продолжал отвешивать поклоны,
а Гафнер сентенциозно произнес:
- В наши дни корыстной демократии единственной добродетелью,
единственным проявлением патриотизма является преданность императору. Кто
любит императора, тот любит Францию. Мы с искренней радостью назовем вас
своим коллегой, господин де Марейль.
- Господин де Марейль, несомненно, одержит победу, - добавил г-н
Тутен-Ларош, - вокруг трона обязательно должны группироваться крупные
состояния.
Рене стало невтерпеж. Сидевшая против нее маркиза подавила зевок. И
когда Саккар снова хотел взять слово, его жена сказала с милой улыбкой:
- Мой друг, умоляю, сжальтесь над нами, бросьте говорить о вашей гадкой
политике.
Тут г-н Юпель де ла Ну, с подобающей префекту любезностью, воскликнул,
что дамы совершенно правы, и начал рассказывать скабрезную историю,
случившуюся в его округе. Маркиза, г-жа Гафнер и другие дамы от души
смеялись над некоторыми подробностями. Рассказывал префект очень пикантно:
полунамеками, с недомолвками и такими интонациями, что самые невинные
выражения принимали двусмысленный оттенок. Потом разговор зашел о первом
вторнике герцогини, о буффонаде, представленной накануне, о смерти
известного поэта и о последних осенних скачках. Г-н Тутен-Ларош, который
также умел порою быть любезным, сравнивал женщин с розами, а г-н де Марейль,
взволнованный своими предвыборными надеждами, проникновенно заговорил о
новом фасоне шляп.
Рене оставалась рассеянной.
Гости кончили есть. Казалось, горячий ветер пронесся над столом, и от
него помутнели стаканы, раскрошился хлеб, почернела на тарелках кожура
фруктов, нарушилась стройная симметрия приборов. Цветы увядали в больших
вазах чеканного серебра. А гости продолжали сидеть за остатками десерта,
осоловев, не имея мужества подняться. Облокотившись на стол, они сидели
согнувшись, с бессмысленным взглядом, в том смутном состоянии умеренного и
пристойного опьянения, свойственном светским людям, которые хмелеют,
потягивая вино маленькими глотками. Смех умолк, редко кто ронял слово. Пили
и ели много, и от этого группа важных гостей в орденах приобрела еще более
напыщенный вид. В столовой стало душно, и дамы почувствовали, как лоб и
затылок покрывается у них испариной. Серьезные, слегка побледневшие, точно у
них немного кружилась голова, они ждали, когда можно будет перейти в
гостиную. Г-жа д'Эспане вся порозовела, у г-жи Гафнер, напротив, плечи стали
точно восковые. Г-н Юпель де ла Ну разглядывал рукоятку ножа; г-н
Тутен-Ларош обращался к г-ну Гафнеру с отрывистыми фразами, тот отвечал
кивками головы. Г-н де Марейль мечтательно смотрел на г-на Мишлена, который
в ответ тонко улыбался. Хорошенькая г-жа Мишлен давно уже молчала; вся
красная, она опустила под скатерть руку, а г-н Сафре, очевидно, пожимал ее,
так как сидел неловко опираясь о край стола и сдвинув брови, словно человек,
решающий алгебраичеекую задачу. Г-жа Сидония тоже, повидимому, одержала
победу; почтенные Миньон и Шарье, облокотившись и повернув к ней голову,
|
|