- Черт возьми! Тут хватит на то, чтобы  разрушить  и  заново  отстроить
весь Париж.
     Это замечание показалось Саккару очень глубокомысленным, он даже  решил
про себя, что Миньон и Шарье  просто  насмехаются  над  всеми,  прикидываясь
дурачками.  Когда  занавес  закрылся  и  триумфальный  марш  на   фортепиано
закончился бурными, обгоняющими друг друга аккордами, точно звоном  лопаток,
сбрасывающих последние груды монет, раздался продолжительный  взрыв  громких
аплодисментов.
     Во время второго акта в дверях  гостиной  показался  министр,  которого
сопровождал его секретарь, г-н де Сафре.  Саккар,  с  нетерпением  ожидавший
брата, хотел броситься к  нему  навстречу.  Но  Ругон  знаком  попросил  его
остаться на месте и тихонько подошел к группе мужчин.
     Когда задернулся занавес и публика заметила министра, по залу  пронесся
шепот, зрители оборачивались; министр оспаривал успех  "Любовных  похождений
прекрасного Нарцисса и нимфы Эхо".
     - Вы поэт, господин префект, - сказал он, улыбаясь, г-ну  Юпель  де  ла
Ну. - Вы, кажется, напечатали когда-то  том  стихотворений  "Павилика"...  Я
вижу, что административные заботы не истощили вашего воображения.
     Г-н Юпель де ла Ну почувствовал в  этом  комплименте  легкую  насмешку.
Внезапное появление начальства тем более смутило префекта, что, окинув  себя
быстрым взглядом, чтобы определить, в порядке ли его костюм, он  заметил  на
рукаве оставшийся от прикосновения белой ручки след  пудры,  который  он  не
осмелился стереть. Префект поклонился и невнятно пробормотал несколько слав.
     - Право, - продолжал министр, обращаясь к Тутен-Ларошу, барону  Гуро  и
ко всем находившимся здесь лицам, - все это золото представляло  чудеснейшее
зрелище... Какие великие дела мы бы совершили, если бы господин Юпель де  ла
Ну чеканил для нас деньги.
     Эти слова в устах министра имели то же значение, что замечание  Миньона
и Шарье.
     Тутен-Ларош и остальные залебезили перед Ругоном,  подхватив  последнюю
фразу и толкуя ее  на  все  лады:  империя  уже  сделала  чудеса;  благодаря
величайшему опыту властей недостатка в  золоте  не  ощущалось;  никогда  еще
положение Франции не было столь блестящим в глазах Европы.  В  конце  концов
эти господа дошли  до  таких  пошлостей,  что  сам  министр  не  выдержал  и
заговорил о  другом.  Он  слушал  их,  высоко  вскинув  голову,  с  улыбкой,
приподнимавшей углы губ; его полная, бледная, тщательно выбритая  физиономия
выражала благодушное высокомерие.
     Саккару хотелось объявить о предстоящей свадьбе Максима и Луизы,  и  он
придумывал, как бы перевести разговор на эту тему. Он  старался  подчеркнуть
фамильярность отношений с министром, а брат добродушно  шел  ему  навстречу,
делая вид, будто очень его любит. Ругон на самом деле стоял выше  всех  этих
людей; об этом говорили его ясный взгляд, явное презрение к мелким  плутням,
широкие плечи, одного движения которых было, казалось, достаточно, чтобы все
полетели кувырком. Когда разговор зашел, наконец, о свадьбе,  Ругон  проявил
необычайную любезность, намекнул на то, что давно уже  приготовил  свадебный
подарок: он  имел  в  виду  назначение  Максима  аудитором  государственного
совета. Министр дважды повторил с добродушнейшим видом:
     - Обязательно скажи Максиму, что я хочу быть шафером у него на свадьбе.
     Марейль даже покраснел от  радости.  Саккара  поздравляли.  Тутен-Ларош
предложил быть вторым шафером. Затем  заговорили  вдруг  о  разводе.  Гафнер
рассказал, что один из членов оппозиции имел, как он  выразился,  "печальное
мужество" защищать этот социальный  позор.  Раздались  негодующие  возгласы;
целомудрие всех этих людей вылилось в прочувствованных фразах. Мишлен  нежно
улыбался министру, а Миньон и Шарье, к своему удивлению, констатировали, что
воротник его фрака потерт.
     Все это время г-н Юпель де ла Ну стоял,  смущенно  опираясь  на  кресло
барона, который обменялся  молчаливым  рукопожатием  с  министром.  Поэт  не
решался покинуть свое место. Необъяснимое чувство, страх показаться смешным,
потерять расположение  начальства  удерживали  его,  несмотря  на  страстное
желание пойти на сцену, чтобы расположить группы для последней  картины.  Он