|
- Черт возьми! Тут хватит на то, чтобы разрушить и заново отстроить
весь Париж.
Это замечание показалось Саккару очень глубокомысленным, он даже решил
про себя, что Миньон и Шарье просто насмехаются над всеми, прикидываясь
дурачками. Когда занавес закрылся и триумфальный марш на фортепиано
закончился бурными, обгоняющими друг друга аккордами, точно звоном лопаток,
сбрасывающих последние груды монет, раздался продолжительный взрыв громких
аплодисментов.
Во время второго акта в дверях гостиной показался министр, которого
сопровождал его секретарь, г-н де Сафре. Саккар, с нетерпением ожидавший
брата, хотел броситься к нему навстречу. Но Ругон знаком попросил его
остаться на месте и тихонько подошел к группе мужчин.
Когда задернулся занавес и публика заметила министра, по залу пронесся
шепот, зрители оборачивались; министр оспаривал успех "Любовных похождений
прекрасного Нарцисса и нимфы Эхо".
- Вы поэт, господин префект, - сказал он, улыбаясь, г-ну Юпель де ла
Ну. - Вы, кажется, напечатали когда-то том стихотворений "Павилика"... Я
вижу, что административные заботы не истощили вашего воображения.
Г-н Юпель де ла Ну почувствовал в этом комплименте легкую насмешку.
Внезапное появление начальства тем более смутило префекта, что, окинув себя
быстрым взглядом, чтобы определить, в порядке ли его костюм, он заметил на
рукаве оставшийся от прикосновения белой ручки след пудры, который он не
осмелился стереть. Префект поклонился и невнятно пробормотал несколько слав.
- Право, - продолжал министр, обращаясь к Тутен-Ларошу, барону Гуро и
ко всем находившимся здесь лицам, - все это золото представляло чудеснейшее
зрелище... Какие великие дела мы бы совершили, если бы господин Юпель де ла
Ну чеканил для нас деньги.
Эти слова в устах министра имели то же значение, что замечание Миньона
и Шарье.
Тутен-Ларош и остальные залебезили перед Ругоном, подхватив последнюю
фразу и толкуя ее на все лады: империя уже сделала чудеса; благодаря
величайшему опыту властей недостатка в золоте не ощущалось; никогда еще
положение Франции не было столь блестящим в глазах Европы. В конце концов
эти господа дошли до таких пошлостей, что сам министр не выдержал и
заговорил о другом. Он слушал их, высоко вскинув голову, с улыбкой,
приподнимавшей углы губ; его полная, бледная, тщательно выбритая физиономия
выражала благодушное высокомерие.
Саккару хотелось объявить о предстоящей свадьбе Максима и Луизы, и он
придумывал, как бы перевести разговор на эту тему. Он старался подчеркнуть
фамильярность отношений с министром, а брат добродушно шел ему навстречу,
делая вид, будто очень его любит. Ругон на самом деле стоял выше всех этих
людей; об этом говорили его ясный взгляд, явное презрение к мелким плутням,
широкие плечи, одного движения которых было, казалось, достаточно, чтобы все
полетели кувырком. Когда разговор зашел, наконец, о свадьбе, Ругон проявил
необычайную любезность, намекнул на то, что давно уже приготовил свадебный
подарок: он имел в виду назначение Максима аудитором государственного
совета. Министр дважды повторил с добродушнейшим видом:
- Обязательно скажи Максиму, что я хочу быть шафером у него на свадьбе.
Марейль даже покраснел от радости. Саккара поздравляли. Тутен-Ларош
предложил быть вторым шафером. Затем заговорили вдруг о разводе. Гафнер
рассказал, что один из членов оппозиции имел, как он выразился, "печальное
мужество" защищать этот социальный позор. Раздались негодующие возгласы;
целомудрие всех этих людей вылилось в прочувствованных фразах. Мишлен нежно
улыбался министру, а Миньон и Шарье, к своему удивлению, констатировали, что
воротник его фрака потерт.
Все это время г-н Юпель де ла Ну стоял, смущенно опираясь на кресло
барона, который обменялся молчаливым рукопожатием с министром. Поэт не
решался покинуть свое место. Необъяснимое чувство, страх показаться смешным,
потерять расположение начальства удерживали его, несмотря на страстное
желание пойти на сцену, чтобы расположить группы для последней картины. Он
|
|