развязывает руки... Прежде всего я ничего не подпишу, а ты будешь  приходить
ко мне каждый вечер. Я боялась, что ты не захочешь после того,  что  я  тебе
сказала... Но раз тебе все равно... К тому же ты сам понимаешь,  что  теперь
моя дверь будет для него закрыта.
     Рене встала, зажгла ночник. Максим колебался, он  был  в  отчаянии.  Он
понял, что сделал глупость, и жестоко ругал себя  за  излишнюю  болтливость.
Как сообщить теперь о женитьбе! Он сам виноват, ведь он окончательно  порвал
с Рене, - значит, не следовало подниматься к  ней  в  комнату,  а  тем  паче
доказывать ей, что муж собирается ее обмануть. Он  не  знал,  какое  чувство
руководило им, и это еще более сердило его. Но если у него  и  мелькнула  на
мгновение мысль повторить грубость и уйти, то,  увидев,  как  Рене  сбросила
туфли, он не сумел преодолеть малодушия. Ему стало страшно. Он остался.
     Когда Саккар пришел на следующее утро к жене,  она  спокойно  ответила,
что раздумала и ничего не станет подписывать.  Впрочем,  Рене  не  позволила
себе ни единого намека; она  дала  себе  слово  быть  сдержанной,  чтобы  не
создавать неприятностей и мирно наслаждаться воскресшей  любовью.  Будь  что
будет с шароннским делом, своим  отказом  она  отомстила,  остальное  ее  не
интересовало. Саккар готов был вспылить. Его мечта рушилась. Другие дела шли
из рук вон плохо. Ресурсы его иссякли, он держался чудом; утром  он  не  мог
заплатить булочнику по счету. Это не  мешало  ему  готовиться  к  роскошному
балу, который должен был состояться в четверг, на  четвертой  неделе  поста.
Отказ Рене вызвал у него  бессильный  гнев  энергичного  человека,  которому
каприз ребенка мешает  действовать.  Имея  в  кармане  подписанный  акт,  он
раздобыл бы денег в ожидании отступных. Когда Саккар  немного  успокоился  и
обрел  способность  рассуждать,  он   удивился   внезапному   отказу   жены;
несомненно, кто-то давал ей  советы.  Он  чутьем  угадал,  что  у  нее  есть
любовник; это было для него так ясно, что он помчался к своей сестре,  чтобы
разузнать об интимной жизни Рене. Сидония встретила брата неприязненно.  Она
не могла простить невестке оскорбления, которое Рене нанесла ей, отказавшись
от свидания с г-ном де Сафре. Поняв из вопросов брата,  что  он  подозревает
жену в измене, Сидония встрепенулась; несомненно, у Рене  есть  любовник,  и
она сама вызвалась подстеречь "голубков". Она покажет  этой  чопорной  дуре,
где раки зимуют. Обычно  Саккар  не  доискивался  неприятных  истин;  только
корыстолюбие заставило его открыть глаза, которые он благоразумно  закрывал.
Он принял предложение сестры.
     - Ладно, будь спокоен, я все узнаю, - участливым тоном сказала Сидония.
- Ах, бедный братец! Вот Анжела никогда не изменила бы тебе! Изменять такому
доброму, щедрому мужу! Бессердечные парижские куклы! А я только и делаю, что
даю ей добрые советы!
   
VI 
 
     В  четверг   на   четвертой   неделе   поста   у   Саккаров   состоялся
костюмированный бал. Гвоздем вечера было представление: "Любовные похождения
прекрасного Нарцисса и нимфы Эхо", поэма в трех картинах; в ней  участвовали
дамы - приятельницы Рене. Автор поэмы, г-н Юпель де ла Ну, больше месяца  то
и дело  путешествовал  из  своей  префектуры  в  особняк  парка  Монсо,  где
присутствовал на репетициях и совещаниях  по  поводу  костюмов.  Сначала  он
хотел написать свое произведение в стихах, но затем  решил  поставить  живые
картины, считая, что это благороднее и ближе к красотам античного мира.
     Дамы потеряли сон; некоторые из них чуть не по три раза меняли  рисунок
костюмов. Происходили бесконечные совещания под председательством  префекта.
Долго обсуждался вопрос,  кто  должен  изображать  Нарцисса  -  мужчина  или
женщина? Наконец, по настоянию Рене, решили поручить эту роль Максиму; но он
был единственный мужчина, участвовавший в представлении, и то  г-жа  Лоуренс
говорила, что никогда бы не дала своего согласия, "если бы милый  Максим  не
был так похож на настоящую девочку". Рене изображала  нимфу  Эхо.  Вопрос  о
костюмах оказался  гораздо  более  сложным.  Максим  очень  помог  префекту,
изнемогавшему в спорах с девятью  женщинами:  их  нелепые  фантазии  грозили
серьезно нарушить чистоту линий его произведения. Послушайся он,  его  Олимп