— Слушаюсь.
     — Скачите к генералу Требону, — снова приказал Фронтон, — обрисуйте ему 
положение. Предложите ему обрушиться всеми силами, которыми он располагает, на оба 
фланга. Если вы сумеете ему объяснить, что здесь происходит, то мы — вы и я — изменим 
положение империи на много лет.
     Лейтенант был весь внимание и повиновение.
     — Слушаю, полковник Фронтон, — ответил он. — Марс и Нерон! — выкрикнул он 
пароль этого дня и галопом умчался прочь.
     Все шло так, как излагал Фронтон в своем «Учебнике». Было и в самом деле более чем 
смело с такими незначительными силами броситься в тыл 
неприятелю. Но, как сказано было в «Учебнике», сил этих оказалось 
достаточно, чтобы задержать неприятеля на десять минут, от которых зависело все дело. Люций 
был умен и энергичен, Требон — офицер с большим опытом, быстрый на 
решения. Он в одно мгновение поборол ненависть и недоверие к Фронтону и успел вовремя 
отдать необходимые приказания.
     Потери нероновских войск в этом решающем сражении были ничтожны. Серьезные 
потери понес только тот небольшой отряд, с которым полковник 
Фронтон предпринял тыловую атаку. Сам Фронтон до последней минуты оставался невредим. 
Лишь в тот момент, когда победа нероновских войск была уже решена, его поразила стрела.
     Он упал, застонал, попытался переменить положение, его вырвало кровью и содержимым 
желудка. Врачи пожимали плечами. Переносить его уже не имело смысла.
     Вокруг него ползали муравьи. Напрягая зрение, он пытался проследить за их движениями. 
Он завидовал муравьям. Ненавидел их. У него не было даже силы раздавить их. Они будут 
ползать, Нерон-Теренций будет сидеть на своем троне, Дергунчик будет злиться 
и дергаться. Он, Фронтон, не будет ни ползать, ни сидеть, ни злиться. Он только вытянется — и 
умрет.
     Он победил. Найденное им решение глубоко интересной проблемы было проверено, 
оказалось правильным, его метод навсегда сохранит название «тактики Фронтона». И что же? 
Чем он заплатил за эту «победу»? Мечта о спокойной, 
мудрой старости развеяна, его «Учебник» никогда не будет закончен, тысяча или на худой 
конец двести — триста приятных ночей с Марцией канули в вечность, многое 
другое кануло в вечность. Но Нерону 
удастся продержаться несколько дольше, а в военных академиях будут говорить о «тактике 
Фронтона».
     Он был глупцом. Сорок восемь лет! Он мог прожить еще тридцать. Проклятый Восток! 
Какое ему, Фронтону, дело до Нерона и Суры? Ему не следовало заражаться бессмысленной 
энергией глупцов, окружавших его. Он усмехнулся, в этой усмешке был юмор 
отчаяния. Флавии, значит, правильно утверждали в своем «Наказе»: в 
случае сомнения лучше воздержаться, чем сделать ложный шаг.
     Его снова вырвало, он заметался, застонал. Последние слова, которые 
удалось уловить вернувшемуся лейтенанту Люцию в предсмертном лепете стонавшего, 
плевавшего кровью Фронтона, были:
     — Правильно или неправильно... Все гной и дерьмо...
     Когда Варрон узнал о победе под Сурой и о смерти Фронтона, его бросило в жар и холод. 
Значит, и Фронтон, холодный, расчетливый Фронтон, перешел на его сторону. Перешел на его 
сторону и умер. Это была издевка судьбы — подарить ему друга и вместе с ним важную 
пограничную крепость Суру, но в тот же момент отнять этого друга, единственного, который 
понимал его.
     Он думал о том, как много прошло времени, прежде чем разговор, который он мысленно 
вел с Фронтоном многие годы, вылился в слова, произнесенные вслух. Он думал о том, как 
сдержанно, намеками выказывал ему свою дружбу Фронтон, как много понадобилось 
времени — это время длилось до самой смерти Фронтона, — пока 
его дружба претворилась в действие. Ясно, до 
мельчайших подробностей, видел он перед собой человека с седыми, отливающими сталью 
волосами, видел, как он машинально передвигал мяч ногой, обутой в светло-желтую сандалию, 
в сферистерии фабриканта ковров Ниттайи, как он задумчиво прислушивался к его, 
Варрона, словам, улыбался ему. Так живо чувствовал Варрон присутствие друга, 
что он, дальнозоркий, невольно откинулся назад, чтобы лучше видеть Фронтона. И 
с ним произошло то, что бывало с ним очень редко: он почувствовал раскаяние. Он 
раскаивался, что не насладился этой дружбой. Ему было жалко каждого упущенного часа,