Как бы там ни было, но он должен был отвечать. Он потянулся, принял позу Нерона, 
проникся — так ему казалось — духом императора, взял смарагд, стал Нероном и ответил 
голосом Нерона:
     — "Оставь, мой Аэлий. За окно можно выбрасывать фельдмаршалов или царей, но никак 
не голых баб". — Так или приблизительно так должен был ответить тогда император Нерон.
     Варрон улыбнулся. Он впервые увидел в руках у Теренция смарагд. Смарагд Нерона был 
как будто меньше, но тщательнее и искуснее отшлифован. Кроме 
того, подлинный Нерон никогда не пытался бы блистать остроумием в публичном доме. 
Наоборот, когда Аэлий хотел выбросить из окна знатную даму 
Люцию, он, пьяный, как большинство тех, кто был с ним, зевая, заплетающимся языком, 
довольно бессмысленно сказал:
     — Пожалуйста, мой Аэлий, делай все, что хочешь. Угощайся, мой славный.
     Варрона забавляло и тешило, что Теренций ни в одном положении не мог представить 
себе Нерона в будничном виде. Он полагал, что император даже в публичном доме должен 
вести себя по-императорски и говорить только о фельдмаршалах и королях.
     Теренций еще чувствовал некоторую уверенность, пока сенатор заставлял его отвечать 
ему. Но едва договорив последние слова, он непроизвольно опустил смарагд, который он 
жестом Нерона подносил к глазам. Он снова стал горшечником 
Теренцием и, устремив на Варрона напряженно прищуренный, внимательный взгляд, старался 
по лицу его понять, правильно ли отгадал ответ Нерона. Но Варрон лишь улыбнулся. Он так 
никогда и не открыл этому «созданию», попало ли оно в цель, а если 
промахнулось, то насколько. Он поднялся и сказал, и это было скорее приказом, чем просьбой:
     — Если император Нерон думает снова взять власть, то пусть делает это сейчас.
     Когда Варрон ушел, Теренций вздохнул полной грудью. Не думая о том, следят за ним 
или нет, он принял позу Нерона, вынул смарагд, походкой Нерона прошелся несколько раз по 
комнате, голосом Нерона говорил сам с собой, шатался от счастья.
     
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ВЕРШИНА.
     
     1. О ВЛАСТИ 
     После аудиенции у царя Маллука Варрону стало ясно, что покуда он не склонит дочь 
свою Марцию на брак с «созданием», ему нечего и помышлять о серьезном успехе своей затеи. 
Со дня на день, вот уже целую неделю, откладывал он неприятный разговор. Наконец он 
решился и приступил к делу.
     Белолицая, тонкая, строгая сидела перед ним Марция. Он завел разговор о том, о другом, 
ходил вокруг да около. Внезапно взял себя в руки.
     — Здесь появился человек, — начал он, — которого все Междуречье считает 
императором Нероном. Ты по всей вероятности слышала о нем. Он просит твоей руки.
     Марция не спускала глаз с его губ. Она поняла не сразу. И вдруг — поняла. Поняла, что 
отец спокойно, точно речь идет о приглашении на ужин, предлагает ей спуститься на 
последнюю ступень унижения. Страх и отвращение охватили ее с такой силой, что на 
мгновение остановилось сердце. Но она не упала. Она сидела прямо; только побледнела и 
ухватилась крепче за ручки кресла. Варрон давно умолк, а она все еще не проронила ни 
звука. Она все еще не спускала глаз с его губ, точно ждала, что с них сорвутся еще 
какие-то слова. Варрон взглянул на нее, с трудом скрывая гнетущее напряжение.
     — Этот человек и в самом деле император Нерон? — спросила она непривычно сухим 
голосом.
     — Ты знаешь его под именем горшечника Теренция, — ответил не без усилия Варрон.
     Марция сжала губы, рот ее стал тонким и острым.
     — Если я не ошибаюсь, — сказала она, — то это один из твоих вольноотпущенников. Не 
его ли отец был тот раб, который в Риме чинил у нас водопровод и отхожие места?
     Она думала: «Почему они не отдали меня в весталки, как хотела этого мать? Я жила бы 
теперь в уединении и почете в этом чудесном доме на Священной дороге. На игрищах я сидела 
бы на почетном месте в императорской ложе. На празднестве девятого июня я поднималась бы 
на Капитолий рядом с императором, чтимая всем народом. И он, отец, не захотел этого. Он 
приберег меня, чтобы продать, чтобы получше обстряпать свои грязные, темные дела».
     Варрон думал: «Ее мать никогда меня не любила, потому что я женился на ней по расчету, 
и она всегда была мне безразлична. Мне наперекор хотела она сделать девочку весталкой и 
начинила ей голову всякой дребеденью. Мне следовало подумать о Марции, когда 
она была ребенком. Но у меня было слишком мало времени. Девушке с такими понятиями