грызет раскаяние. Быть может, все же Варрон оказался более умным? Он сразу провел 
грань между собой и новыми хозяевами, не побоялся впасть в немилость у Палатина и с тех пор 
ведет свою собственную политику.
     Хотя у Фронтона нет ни малейшего намека на какое-нибудь доказательство, он уверен, 
что за этим Нероном-Теренцием тоже скрывается Варрон. С того момента, как он впервые 
услышал о появлении Нерона, он почувствовал за ним Варрона. Он знает сенатора с 
юных лет. Они вместе прибыли на Восток, вместе мечтали о новых великих переживаниях, 
которые даст им эта страна. Теперь они во 
враждебных лагерях. Он, Фронтон, представляет в Эдессе трезвую милитаристскую 
политику Флавиев, Варрон тысячами тайных путей 
продолжает смелую, сложную политику Нерона. Фронтон завидует ему и восхищается его 
дерзостью, его страстностью, его энергией, хотя рассудком его не оправдывает. В официальных 
отношениях с Варроном он обнаруживает сдержанность, с какой 
и подобает относиться офицеру Флавиев к такому двусмысленному человеку. Но при 
всяком удобном случае он дает Варрону почувствовать, что по-прежнему питает к 
нему глубочайший интерес. Кроме того, он не может отказать себе в том, чтобы по-своему —
 сдержанно, благовоспитанно, но очень явно — ухаживать за дочерью Варрона, строгой 
белолицей Марцией. Он не знает и не хочет знать, до какой степени этот его интерес к Марции 
существует сам по себе и насколько он служит для него только предлогом быть поближе к 
Варрону. Для него ясно, что Варрон — человек, самый близкий ему, Фронтону, на всем 
свете. Он одержимый, этот Варрон, и добром не кончит. 
Если его смелость оправдает себя, то для Фронтона это будет осуждением, вечным упреком, 
ядом для его старости. Тем не менее, в глубине души он — друг Варрона. Он 
ждет результатов политики Варрона, ждет неизбежной плачевной 
развязки с напряженным интересом, к которому, неизвестно почему, примешиваются тоска и 
страх.
     Быть может, появление «Нерона» будет способствовать этой развязке? Он, Фронтон, мог 
бы тоже способствовать ей, ускорить ее или замедлить. Было бы соблазнительно показать это 
тому или другому — Дергунчику или Варрону. Но нет, он ничего не предпримет против 
Варрона. Варрон — приятный человек, он любит Варрона. Он предоставит судьбе доказать, что 
ведь в конечном счете прав был он, Фронтон, и неправ сенатор.
     Итак, он воздержится от выступления против «Нерона».
     Но не рискованно ли это — бездействовать? Не упрекнут ли его за это в Антиохии или 
Риме? Нет. Наказуемого деяния горшечник Теренций не совершил. 
Его ли вина, что другим померещилось, будто они видят покойного императора? Кроме того, 
он, как и его патрон, не только римский подданный, но и гражданин Эдессы. Надо иметь 
точные, неопровержимые улики, прежде чем принимать против него меры. С 
злой усмешкой Фронтон вспоминает «наказ» 
флавианских императоров, их напутствие уезжающим офицерам: в случае сомнения лучше 
воздержаться, чем сделать ложный шаг.
     Он, следовательно, воздержится. Пошлет рапорт в Антиохию и затребует оттуда указаний. 
Интересно, какие инструкции дадут ему эти идиоты. Он-то знает, как справиться с этим 
«Нероном» и теми, кто за ним скрывается. Насилия ни при каких обстоятельствах в ход пускать 
нельзя. Раз население Эдессы убеждено в том, что Нерон жив, следовало бы попробовать 
потихоньку, осторожно подкопаться под это убеждение и вырвать его с корнем, иначе оно 
будет снова и снова оживать. Но после того, как в Антиохии в целом ряде случаев 
игнорировали его осторожные советы, у него нет охоты наводить Дергунчика на путь 
истинный. Он, напротив, ограничится рапортом и не без злорадства будет наблюдать, как 
умный, хитрый Варрон обводит вокруг пальца неуклюжего Цейона с его деревянными 
военными методами.
     На этом Фронтон обрывает свои размышления. Он зовет секретаря, начинает диктовать 
донесение в Антиохию.
     В эту минуту ему приносят срочное письмо от верховного жреца Шарбиля. Шарбиль 
настоятельно просит его о немедленном свидании.
     Фронтон, взволнованный, отправляется в дом жреца. Старец в цветистых словах 
заговаривает с ним о неприятном положении, в которое попал город Эдесса вследствие события 
в Одеоне. Город теперь подобен мулу, который в тумане и облаках ищет пути на горной тропе: 
один ложный шаг — и мул погиб. Если предположить, что этот человек действительно 
император Нерон, — как осмелится город отказать в благоговейном приеме такому высокому 
гостю? Но если этот человек — дурак или мошенник, не следует ли царю Маллуку немедленно