Цейон превозмог себя, он намерен был отменить свое прежнее решение 
и признать Артабана. Опираясь на свое блестящее войско, Цейон надеялся за это признание 
выжать из великого царя многое, между прочим также и выдачу Варрона и Теренция. 
Его радовала возможность извлечь этих молодчиков из 
их последнего убежища. Но он укротил свое нетерпение, чтобы предварительно 
по возможности укрепить позиции. Лишь тогда он начнет переговоры с Артабаном, когда 
тот будет знать, что он, 
Цейон, облечен полномочиями в случае необходимости выступить против парфян. Со 
счастливым, мальчишеским нетерпением ждал он депеши из Рима.
     Депеша была иного содержания, чем предполагал Цейон. Правда, император Домициан 
предписывал ему держать армию в боевой готовности на случай нападения на Месопотамию. 
Но: «дальнейших заданий, — значилось в депеше, — мы для вас не предусмотрели. Более того, 
мы приказываем вам: приведя армию в боевую готовность, передать знаки власти —
 топоры и прутья — новому губернатору, которого мы назначим для управления нашей 
провинцией Сирией. После передачи знаков власти мы ждем вас в Рим».
     Дергунчик в буквальном смысле слова лишился чувств. Был сверкающе-яркий весенний 
день, для него же свет померк. Если за последние несколько месяцев он помолодел на пять лет, 
то в эти несколько минут он постарел на десять. Безумные планы сменяли один другой. Он, 
этот сухой, добросовестный чиновник, подумал было — это длилось несколько мгновений, — 
не перейти ли самому на сторону мятежников, к Варрону и Нерону. Но, думая об этом, он уже 
знал, что все это пустой бред, и некоторое время сидел совершенно опустошенный. «Вертись, 
юла». Новый повелитель поведет армию, его армию, которую он, Цейон, так великолепно 
вымуштровал, через Евфрат и с триумфом — обратно в Антиохию. Он 
же, Цейон, будет прозябать в Риме со своим завернутым в покрывало ларем, стареющий, 
никчемный человек, и все, что останется от него на Востоке, — это веселые остроты на его счет 
и прозвище Дергунчик.
     Жизнь Цейона потеряла смысл. Но он был добросовестный чиновник, и он по-прежнему 
исполнял свой долг и свои обязанности. Уже спустя несколько недель прибыл новый 
губернатор. Это был Руф Атил, молодой еще человек, с бесстрастным 
лицом, очень спокойный по характеру, безупречных манер. Деловито и 
холодно признал он заслуги Цейона в организации армии и попросил Цейона не торопиться с 
передачей ему знаков власти — фасций, пока он, Руф Атил, не войдет обстоятельно и без 
поспешности в дела управления.
     Это были мучительные недели. Цейон еще сидел в своем дворце, облеченный регалиями. 
Но директивы императора и сената посылались другому, более молодому, невидному, 
подлинному властителю, и весь свет знал, что он, Цейон, отставлен. Он оказался не на высоте 
положения, он был повинен во всей этой великой кутерьме, 
и ему на смену пришлось послать другого, который должен выпрямить то, что он, Цейон, 
искривил и испортил. Он же 
должен пока по-прежнему представительствовать, устраивать приемы, подписывать приказы.
     Всей душой призывал он день, когда он ступит на корабль, когда очутится на море и не 
будет видеть больше эти насмешливые восточные лица. Но он был воспитан в учении стоиков, 
он плотно сжимал губы и исполнял свой долг. Руф Атил покровительственно 
сообщал в Рим, что они с Дергунчиком ладят; Дергунчик — добропорядочный служака.
     Однажды все-таки добропорядочный служака неожиданно изменил своей так бережно 
хранимой корректности. И без видимой причины. Руф Атил осведомился лишь, как лучше 
всего, не вызывая дипломатических осложнений, сообщить Варрону 
о решении сената. Цейон покраснел и, с трудом сдерживаясь, спросил, можно ли ему знать, о 
чем в данном случае идет речь. Конечно, ему можно знать, ответил Руф Атил и рассказал, о 
чем шла речь. Сенат вынес решение по поводу жалобы Варрона на 
неправильно взысканный инспекционный налог. Сенат постановил: жалоба справедлива, 
двойное обложение доказано, казна обязана вернуть Варрону неправильно взысканные с 
него сестерции. В Риме придают большое значение тому, продолжал Атил, чтобы 
Варрону вручены были по всей форме как это решение сената, так и обвинение его, Варрона, в 
государственной измене.
     И тут случилось невиданное. Цейон, стоик, о котором рассказывали, что он не 
один удар судьбы принял с достойным удивления самообладанием, несколько раз глотнул 
воздух, провел, глубоко взволнованный, кончиками пальцев одной руки по 
ладони другой, и когда Атил, желая помочь ему овладеть 
собой, заговорил о чем-то безразличном, Цейон вдруг встал, выпалил «Извините!» — и