|
ларце. К этим документам, очень для него дорогим, Варрон, улыбаясь, присоединил
расписку Дергунчика; затем запер ларец и снова его спрятал.
Теренций между тем вернулся в свой дом на Красной улице. Он старался скрыть от Кайи
и раба Кнопса как свой восторг, так и свою подавленность. Удовольствовался тем, что
рассказал им обоим с хорошо разыгранным гордым безразличием, как
был поражен Варрон его политической и литературной осведомленностью;
сенатор даже пригласил его пообедать с ним, чтобы подробнее поговорить на эти темы. Кайя,
суровая, сухая и прозаичная, как всегда, сказала, что следует быть осторожным: как бы
Теренций тут не попал впросак. Она слышала, что между Варроном и губернатором возникла
ссора, и такому маленькому человеку, как ее Теренций, надо держаться от всего этого
возможно дальше. Теренций с досадой слушал, как собственная жена называет его маленьким
человеком.
Конечно, она была неправа. Обед у Варрона прошел очень приятно. Сенатор с интересом
слушал политические рассуждения своего клиента, велел ему прочесть стихи Эдипа,
как тонкий ценитель похвалил чтеца, и Теренций расстался с ним, весьма удовлетворенный.
6. ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЕ ТЕРЕНЦИЯ
Между тем в городе Эдессе все упорнее распространялись слухи о том, что из дворца
римского правительства в Антиохии повеял новый, злой ветер. То, что Варрона, этого
виднейшего гражданина Эдесского государства, вынудили платить двойные налоги,
возбуждало опасения и досаду. Во что превратится торговля Эдессы с провинцией Сирией, если
такое двойное обложение будет возведено в принцип? Граждане Эдессы рассказывали друг
другу, будто новый губернатор намерен усилить римские гарнизоны в Эдессе, Самосате, Каре,
Пальмире и таким образом еще более ослабить суверенитет маленьких государств
Месопотамии, с которыми и без того не очень-то церемонились.
При таких обстоятельствах вольноотпущенникам и другим агентам Варрона
не приходилось особенно утруждать себя, чтобы натолкнуть население
Междуречья на горькие сопоставления между нынешним властителем,
императором Титом, его чиновниками, и добрым, все еще оплакиваемым Нероном. Как этот
блаженной памяти император благоволил к Востоку! Как он способствовал всякого рода
мероприятиям и льготам, культурным и торговым отношениям между Месопотамией и Сирией!
Это был настоящий император, и его любили
уже ради той пышности, которая окружала его, его министров, генералов, губернаторов.
Роскошь его игрищ, тот факт, что он собственной особой перед всем народом выступал
на сцене, — всем этим он завоевал огромные симпатии здесь, в
Междуречье. Все, даже население Парфянского царства, пришли в восхищение, когда он
пообещал, что в один прекрасный день покажет свое искусство
и Востоку. В нем поистине видели второго Александра, пришедшего не для того, чтобы
поработить Восток, а для того, чтобы слить Восток с Западом. Новые же властители, Флавии, с
самого начала не скрывали, что жители Востока были для них варварами, годными лишь на то,
чтобы всеми способами их эксплуатировать. То, что им теперь послали в
Сирию этого отталкивающего Цейона, опять-таки доказывает злую волю римского
правительства. Снова оживало сожаление об исчезнувшем императоре.
— Да, если бы жив был Нерон! — мечтательно вздыхали горожане, собиравшиеся на
закате солнца у колодцев, а вечером в тавернах. Пока эти слухи и толки распространялись
между Евфратом и Тигром, сенатор Варрон вторично пригласил Теренция на обед. На этот раз
они были одни. Варрон был молчалив, погружен в свои мысли, чем-то занят.
Он обращался с Теренцием
очень почтительно, словно с начальником, прерывал беседу длинными,
гнетущими паузами. Хотя Теренций понимал толк в торжественности и чувствовал себя
польщенным, все же он не мог избавиться от ощущения подавленности.
После обеда, за вином, Варрон сказал внезапно с осторожной, хитро-конфиденциальной
улыбкой:
— Я вижу, вы все еще предпочитаете вашу смесь всякому другому вину.
Он велел приготовить ту смесь, которую изобрел император Нерон: эта смесь и ее
название были одними из немногих пережитков эпохи императора, не тронутых преемниками
после его свержения; напиток этот знал каждый, в том числе, конечно, и Теренций. Он
широко раскрыл глаза, он ничего не понимал. Странные слова могущественного сенатора и
|
|