ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ПАДЕНИЕ.
     
     1. НАГЛАЯ ПЕСЕНКА 
     Однако не в этой кровавой ночи усматривают современники начало падения 
Нерона-Теренция, а в явлении куда более незначительном, даже совершенно неприметном — в 
маленькой песенке. «Боги сразили мужа Максимуса-Теренция, называвшего себя Нероном, его 
же собственным орудием, — пишет историк. — Искусство его, заключавшееся в декламации и 
пении, вознесло его, но пал он, споткнувшись о маленькую песенку».
     Кто сочинил эту песенку и кто спел ее в первый раз, неизвестно. Она появилась как-то 
вдруг, дерзкая песня, каких на Востоке было тысячи, 
меланхолические, насмешливые, арамейские строфы. Свойственная песням жителей пустыни 
монотонность мелодии, или, точнее, напева, придавала этой песне особую наглость и 
насмешливость. Слова ее были такие:
     
   Горшечник изготовил штучку,
   Здоровеннейшую штучку,
   Пошла та штучка в ход.
   Малютка Акта к нам явилась,
   На штучку сразу же воззрилась,
   Но штучка в ход нейдет!
   Горшечнику бы жить с горшками
   И с кувшинами,
   А не с царями.
   Горшечнику, коль невдомек,
   Какой его шесток,
   Его проучат, дайте срок,
   Кто мал, а кто высок.
   А потому, горшечник мой,
   Ты подожми-ка хвостик свой,
   Нагрянет император твой,
   Ты только пискнешь.
   И тут конец тебе придет,
   И прахом штучка вся пойдет.
   И ты повиснешь.
     
     Под аккомпанемент цитры и барабана она звучала особенно эффектно, но и без 
аккомпанемента она легко запоминалась. Ее мелодия была изыскана и вместе 
с тем проста, нечто вроде рабского напева, но с крохотными циничными, двусмысленными 
паузами, например, перед «штучкой». И затем — конец. Конец как-то так меланхолически и 
нагло повисал в воздухе, что все то печальное, жалкое, 
обреченное на гибель, что скрывалось во взятом напрокат императорском великолепии, сразу 
проступало наружу и так ощутимо, как этого не могли бы сделать самые убедительные 
доказательства.
     Требон мог запретить пересуды о событиях пятнадцатого мая, он мог жестоко 
расправляться с людьми за всякие словесные поношения императора, но не мог же он 
запретить, например, эту крохотную, нахальную паузу перед «штучкой» или помешать тому, 
чтобы песня эта меньше чем в две недели завоевала всю страну. Все, 
и говорившие и не говорившие по-арамейски, знали слова этой песенки. Стоило лишь 
промурлыкать два-три такта, и каждый уже знал, что хочет сказать собеседник, злобно, жестоко 
ухмылялся и думал свою думу.
     Популярность этой песенки объяснялась тем, что положение в Междуречье и в той части 
Сирии, которая управлялась Нероном, становилось все хуже. Ночь на пятнадцатое мая 
укрепила, правда, престиж существовавшего режима, но хозяйственного положения страны она 
не улучшила. Хлеба стало меньше, а сладости и вовсе исчезли. Вдобавок росло озлобление, 
вызываемое произволом ставленников Нерона, насилиями Требона, Кнопса и их помощников, 
милостями, которыми осыпал император небольшую клику приближенных за счет всего 
населения. Песня о горшечнике нашла отклик в ушах и сердцах всего народа. Ее пели на улицах 
больших городов: Самосаты, Эдессы, Пальмиры, Апамеи, Лариссы. Пели ее лодочники,