боялся смотреть в лицо жителям Эдессы. Наконец, он со вздохом отправился в свой гарем.
     Когда царь Филипп услышал о кровавой бане, его охватило отвращение, доходившее 
почти до тошноты. Он бросился в библиотеку, к своим книгам. В 
произведениях поэтов и философов были прекрасные стихи, возвышенные 
изречения, слова, звучавшие глубоко и красиво: «Восток, глубина, красочность, гуманность, 
мудрость, фантазия, свобода», — но слова и стихи не утешили его. В действительности 
ко всем этим понятиям примешивалась грязь и кровь. Гордые утешительные слова поэтов были 
только покровом, за которым скрывались кровь, грязь, горе. Слишком тонким покровом: взор 
мудрого проникал сквозь него.
     
     20. РАЗМЫШЛЕНИЕ О ВЛАСТИ 
     Нерон созвал свой сенат — и в ту минуту, когда он в большой речи обосновывал перед 
ним необходимость проскрипций, он, пожалуй, ощущал еще большее блаженство, чем на башне 
Апамейской крепости, когда он с высоты воспевал и созерцал гибнущий город, или когда в 
Риме впервые прочел перед сенатом послание императора.
     Он говорил о тяжелых обязательствах, которые налагает власть на своего носителя.
     — Какой внутренней борьбы, — воскликнул он, — стоило мне убить стольких людей, в 
том числе и таких, которые мне были друзьями и более чем друзьями! Но я думал о 
величии империи, я совладал со своим сердцем, принес жертву, стер с лица земли 
заговорщиков. — Он зажигался, опьянялся собственными словами, он верил в них, верил в свои 
страдания и в величие своей жертвы, с бешенством обрушивался на преступников, 
на представителей узурпатора Тита, на секту бандитов-христиан. Он говорил с пеной у рта, 
впадал в исступление, выворачивал себя наизнанку. Он метал громы и молнии, бесился, 
умолял, проливал слезы, бил себя в грудь, заклинал богов. Он закончил:
     — Я не несу ответственности ни перед кем — лишь перед небом и своим 
внутренним голосом. Но я слишком почитаю вас, отцы-сенаторы, чтобы уклониться от вашего 
суда. Вы знаете, что именно произошло, вы слышали, почему оно произошло. Судите. И если я 
не прав, повелите мне умереть.
     Конечно, ему не повелели умереть, а устроили благодарственное празднество богам 
в честь спасения императора и империи от огромной опасности.
     Кровавая ночь возымела на сенат и на народ именно то действие, на которое заранее 
рассчитывали Кнопс и Требон. Деяние Нерона, мгновенное и страшное, вызвало ужас, 
благоговение, удивление. «Одним махом», — сказал Кнопс, характеризуя свои и Нерона 
действия, и слова «одним махом» играли отныне большую роль в словаре населения Сирии.
     Оправившись от первого испуга, толпа еще больше стала любить и почитать Нерона за его 
энергию и мрачное великолепие, она забывала растущую нужду, ослепленная величием своего 
императора. Только теперь поняла она, что хотел сказать Нерон мрачным символом 
всадника на летучей мыши. Летучая мышь — отвратительное исчадие ночи —
 это было единственное средство передвижения, при помощи которого власть могла вознестись 
к небу.
     Толпа это почувствовала и одобрила, и, когда двадцать первого мая, в положенный срок, 
состоялось освящение барельефа на скале, она с ликованием 
приветствовала, полная благоговейного трепета, того человека, черты которого на вечные 
времена были запечатлены на скале в исполинском и весьма реалистическом виде.
     Во всем мире кровавая ночь вызвала негодование. Но оно длилось не долго.
     Император Тит в своем дворце на Палатине вначале не осуждал Нерона. Хотя его 
называли и сам он себя называл «радостью человечества», но он знал, что невозможно дать 
людям счастье без применения насилия. Он сам в качестве полководца участвовал в двух 
войнах, подготовил государственный переворот, приведший к власти его отца, посылал на 
казнь многих людей и не слишком высоко ценил человеческую жизнь. И все же, 
когда он просматривал список убитых, лицо его исказила гримаса отвращения. 
Он нашел имя Кайи, нашел имена других, которые были 
убиты только из личного тщеславия и жажды мести, обуревавших авторов списка. То, что этот 
мелкий негодяй и его сброд натворили в Междуречье, было лишь в ничтожной части 
политикой, в большей же своей части — взрывом злобного безумия. Император Тит тихо, 
с глубоким отвращением, произнес:
     — Мелкая рыбешка — и так воняет!
     Секретарь Тита передал эти слова дальше. И с тех пор, если человек мелкого пошиба 
получает в руки власть над широкими массами и сеет вокруг себя зло, обычно говорят:
     — Мелкая рыбешка — и так воняет!