|
боялся смотреть в лицо жителям Эдессы. Наконец, он со вздохом отправился в свой гарем.
Когда царь Филипп услышал о кровавой бане, его охватило отвращение, доходившее
почти до тошноты. Он бросился в библиотеку, к своим книгам. В
произведениях поэтов и философов были прекрасные стихи, возвышенные
изречения, слова, звучавшие глубоко и красиво: «Восток, глубина, красочность, гуманность,
мудрость, фантазия, свобода», — но слова и стихи не утешили его. В действительности
ко всем этим понятиям примешивалась грязь и кровь. Гордые утешительные слова поэтов были
только покровом, за которым скрывались кровь, грязь, горе. Слишком тонким покровом: взор
мудрого проникал сквозь него.
20. РАЗМЫШЛЕНИЕ О ВЛАСТИ
Нерон созвал свой сенат — и в ту минуту, когда он в большой речи обосновывал перед
ним необходимость проскрипций, он, пожалуй, ощущал еще большее блаженство, чем на башне
Апамейской крепости, когда он с высоты воспевал и созерцал гибнущий город, или когда в
Риме впервые прочел перед сенатом послание императора.
Он говорил о тяжелых обязательствах, которые налагает власть на своего носителя.
— Какой внутренней борьбы, — воскликнул он, — стоило мне убить стольких людей, в
том числе и таких, которые мне были друзьями и более чем друзьями! Но я думал о
величии империи, я совладал со своим сердцем, принес жертву, стер с лица земли
заговорщиков. — Он зажигался, опьянялся собственными словами, он верил в них, верил в свои
страдания и в величие своей жертвы, с бешенством обрушивался на преступников,
на представителей узурпатора Тита, на секту бандитов-христиан. Он говорил с пеной у рта,
впадал в исступление, выворачивал себя наизнанку. Он метал громы и молнии, бесился,
умолял, проливал слезы, бил себя в грудь, заклинал богов. Он закончил:
— Я не несу ответственности ни перед кем — лишь перед небом и своим
внутренним голосом. Но я слишком почитаю вас, отцы-сенаторы, чтобы уклониться от вашего
суда. Вы знаете, что именно произошло, вы слышали, почему оно произошло. Судите. И если я
не прав, повелите мне умереть.
Конечно, ему не повелели умереть, а устроили благодарственное празднество богам
в честь спасения императора и империи от огромной опасности.
Кровавая ночь возымела на сенат и на народ именно то действие, на которое заранее
рассчитывали Кнопс и Требон. Деяние Нерона, мгновенное и страшное, вызвало ужас,
благоговение, удивление. «Одним махом», — сказал Кнопс, характеризуя свои и Нерона
действия, и слова «одним махом» играли отныне большую роль в словаре населения Сирии.
Оправившись от первого испуга, толпа еще больше стала любить и почитать Нерона за его
энергию и мрачное великолепие, она забывала растущую нужду, ослепленная величием своего
императора. Только теперь поняла она, что хотел сказать Нерон мрачным символом
всадника на летучей мыши. Летучая мышь — отвратительное исчадие ночи —
это было единственное средство передвижения, при помощи которого власть могла вознестись
к небу.
Толпа это почувствовала и одобрила, и, когда двадцать первого мая, в положенный срок,
состоялось освящение барельефа на скале, она с ликованием
приветствовала, полная благоговейного трепета, того человека, черты которого на вечные
времена были запечатлены на скале в исполинском и весьма реалистическом виде.
Во всем мире кровавая ночь вызвала негодование. Но оно длилось не долго.
Император Тит в своем дворце на Палатине вначале не осуждал Нерона. Хотя его
называли и сам он себя называл «радостью человечества», но он знал, что невозможно дать
людям счастье без применения насилия. Он сам в качестве полководца участвовал в двух
войнах, подготовил государственный переворот, приведший к власти его отца, посылал на
казнь многих людей и не слишком высоко ценил человеческую жизнь. И все же,
когда он просматривал список убитых, лицо его исказила гримаса отвращения.
Он нашел имя Кайи, нашел имена других, которые были
убиты только из личного тщеславия и жажды мести, обуревавших авторов списка. То, что этот
мелкий негодяй и его сброд натворили в Междуречье, было лишь в ничтожной части
политикой, в большей же своей части — взрывом злобного безумия. Император Тит тихо,
с глубоким отвращением, произнес:
— Мелкая рыбешка — и так воняет!
Секретарь Тита передал эти слова дальше. И с тех пор, если человек мелкого пошиба
получает в руки власть над широкими массами и сеет вокруг себя зло, обычно говорят:
— Мелкая рыбешка — и так воняет!
|
|