|
усилий. Поэтому они, не жалея сил, ломали
себе голову, искали, рылись, высматривали, находили. Наконец, упало последнее имя. С
удовольствием слушал Нерон, как перо скрипело по бумаге, он мечтательно процитировал: «Не
родиться — вот наилучшая участь». А про себя он думал: «Передавить всех, как мух,
передавить».
— Готово? — спросил Кнопс.
— Готово, — откликнулся Требон.
— Готово, — подтвердил Нерон.
Во всех трех голосах прозвучало легкое сожаление. Кнопс начал считать.
— Триста семнадцать, — заявил он.
Нерон поднялся, чтобы закрыть заседание.
— Триста семнадцать ложных друзей, — сумрачно сказал он, печально посмотрел на
Кнопса и Требона и со вздохом взял список.
Когда Кнопс и Требон ушли, он стал изучать список. Это были четыре пергаментных
свитка. Пергамент — не особенно благородный, а имена были разбросаны в беспорядке,
некоторые всажены туда, где еще оставалось место, — вверху, внизу, на полях, но все были
написаны разборчиво. Нерон вспомнил о той мучительной ночи в храме Тараты, когда он
старался скоротать тяжелые минуты, думая о своих недругах и мысленно
уничтожая их. Он с нежностью погладил
пергамент, посмотрел на него удовлетворенным и мечтательным взглядом, улыбнулся полными
губами. Затем он тщательно, почерком Нерона, поставил на отдельных листах номера —
первый, второй, третий, четвертый — и на каждом надписал: «Список осужденных». Потом
взял список номер первый, поискал свободное
местечко и очень тщательно вывел: «Читал, взвесил, осудил». Но ему показалось, что это еще
недостаточно сильное слово, и на следующих
списках он написал: «Читал, взвесил, приговорил». Подписал каждый из четырех
списков: «Нерон-Клавдий, Цезарь Август». Скатал все четыре пергамента — один в другой — и
сунул в рукав.
В этот день он обедал наедине с Варроном. После обеда Варрон заговорил о политических
и экономических трудностях. Он выработал подробный план преодоления этих трудностей. В
первую очередь предложил повысить жалованье чиновникам и ввести мораторий для
экспортеров. Император слушал с большим, чем обычно, вниманием, он, казалось, был в
хорошем настроении.
— Вы очень прилежны, мой Варрон, — сказал он, — и вы, конечно, самый умный из моих
государственных деятелей. Но в конечном счете успех в
политике создается не умом, а интуицией, и последнее, самое ясное понимание боги даруют
только своим избранникам, носителям царственного «ореола».
Варрон ответил на это изречение императора глубоким церемонным поклоном.
— И все-таки, — возразил он сухо и вежливо, — я считаю нужным прежде всего
повысить жалованье чиновникам и назначить мораторий для экспортеров.
— Да, да, — ответил с несколько скучающим видом Нерон. — Вы, конечно, очень умно
все это придумали. Но верьте мне, мой Варрон, в решительную минуту
полезны только такие решения и действия, которые исходят от носителя «ореола». Быть
может, — заключил он туманно и глубокомысленно, — опытные люди
придут в ужас от беспощадности и прямолинейности таких действий и решений, но в конечном
счете весь народ поймет их величие, люди воспримут их как судьбу, ниспосланную богами, да
это и в самом деле так.
Варрон почтительно слушал.
— Я, следовательно, могу, — спросил он с деловым видом, вместо всякого возражения, —
представить документы о моратории и повышении жалованья чиновникам?
Нерон не рассердился на своего собеседника за то, что тот так дерзко прошел мимо его
изречения.
«Дай только время, мой милый, — думал он. — Кое-кому уже не понадобится твой
мораторий и твое повышение жалованья». И он с удовольствием ощутил через ткань одежды
прикосновение драгоценного свитка.
Позднее он отправился в искусственный грот, к своим летучим мышам. Велел прикрепить
факел к стене, отослал факельщика, остался один со своими
животными. Они слетались к нему, потревоженные, с легкими птичьими вскрикиваниями, в
ожидании кормежки. Но он лишь вытащил свой свиток и прочел отвратительным мохнатым
тварям заголовок: «Список осужденных номер один» — и затем
|
|