|
— Когда чары спадают... — повторила она, все еще не заканчивая фразы.
— Что же, что же тогда? — торопил Варрон, не в силах отвести от нее глаз.
— Тогда... вместо юной красавицы видишь перед собой старуху, — закончила Акта своим
ясным голосом, спокойно улыбаясь.
И с присущей ей логикой, она твердо и трезво разъяснила ему, в каком свете ей
представляется его Нерон.
— Вы сделали правильный выбор, — сказала она. — Ваш Нерон способен ввести в обман.
Ему удалось обмануть даже меня. Вы знаете, как любит меня Италик. Он, поэт и мужчина,
обычно такой разумный человек, от любви ко мне превращается в смешного ребенка, и я не
была бы женщиной, если бы это не нравилось мне. Но я должна вам
признаться: ваш Нерон, когда я впервые увидела его, за полминуты
достиг большего, чем мой Италик — усилиями нескольких лет. Однако — и в этом
слабая сторона вашего расчета — ваш Нерон может обмануть только на одну минуту, да и то
надо хотеть поддаться этому обману. Он насквозь искусственен, это
шутка богов, которые потехи ради создали нечто вроде восковой фигуры, способной говорить
и двигаться, но он остается тенью, он лишен настоящей человеческой души. Он даже не умеет
спать с женщиной, он не «Нерон», не мужчина, производительная сила отсутствует в нем.
Одушевленнее всего он в своем Лабиринте. Он призрак, такими я представляю себе мертвых в
Гадесе, он — ничто. Сердце разрывается
от таких переживаний: видишь перед собою мужественный, царственный, величавый образ,
такой родной, точно сбылась сказка, а внутри — пустота, ничто. Я пугаюсь самой себя, своих
собственных движений, походки, голоса, когда вижу эту тень — Нерона.
Варрон понимал ее и, прежде чем высказать свою просьбу, он уже знал, что Акта откажет
ему.
— Когда я вижу ваше живое лицо. Акта, — все же начал он снова, — я не могу поверить,
что вы так трезвы, как пытаетесь себя представить. Если я позволил себе увлечься,
поддайтесь увлечению и вы. Не будьте слишком благоразумны. Останьтесь в нашей ладье,
Акта. Разве не чудесно мчаться в ней? И если вы будете с нами, эта ладья не разобьется.
— Я хочу сделать вам признание, Варрон, — возразила Акта. — Вы знаете, что я любила
Нерона. Так сильно, что всякий другой бледнеет рядом с его тенью. Ваш Нерон был первый,
кто сызнова зажег все то, что погасло во мне со смерти Рыжей бородушки. Я
не выношу вашего Нерона. Я схожу с ума оттого, что мне снова и снова приходится переживать
одно и то же. Этот призрак как будто одет плотью, но только прикоснись к нему, — и дух
тотчас же улетучивается из него. Я не выношу этого. Я не люблю опьянения: вы ошибаетесь. Я
ни в коем случае не люблю опьянения, которого надо достигать такими средствами. Я здесь не
останусь.
И, видя его глубокое разочарование, она продолжала, изменив тон, в одно и то же время
расчетливо, шутливо и серьезно:
— Я не хочу оставить вас на произвол судьбы, Варрон. Мне хочется помочь вам. Вы
знаете, я богатая женщина, я люблю богатство, а если я предприму что-нибудь для вашего
Нерона, то предвижу лишь единственный практический результат. Тит конфискует мои
прекрасные земли и мои кирпичные заводы в Италии. И все же: если я могу оказать
услугу вашему делу, если я могу сделать нечто во имя Нерона, скажите мне,
что я должна сделать. Я это сделаю.
Вот теперь было бы кстати заговорить о той просьбе, с какой хотели обратиться к ней
сторонники Нерона. Ведь она сама дала ему к этому повод. Но тот самый Варрон, который
без малейших колебаний посылал на смерть тысячи людей; который принес в жертву своей
игре родную дочь; который с сожалением, но без раскаяния видел, как умирает его друг
Фронтон; который часто рисковал собственной жизнью ради менее значительных целей, — этот
Варрон не мог сказать в лицо Клавдии Акте, чего он от нее хотел. Он зажегся от
соприкосновения с ней. Он теперь сам не понимал, как мог он, пока был еще молод, — из
одного лишь благоразумия, только чтобы не портить отношений с императором, —
запретить себе видеть ее красоту, ее неповторимое своеобразие, насладиться им. А теперь этот
сразу постаревший человек увидел — и раскаялся. Он, Варрон, который так
долго принимал всю свою жизнь такой, как она есть, который не хотел бы вернуть обратно
ничего из того, что было сделано, и не хотел бы сделать ничего из того, от чего
он отказался, теперь, за короткий промежуток, вторично чувствовал раскаяние. Он раскаивался,
что в свое время — как ни посмотрел бы на это Нерон — не употребил всех усилий,
чтобы завоевать эту женщину, Клавдию Акту. Он почувствовал огромное искушение забыть на
время свое смешное и великолепное предприятие, стать не чем иным, как прежним Варроном, и
|
|