Это он, Франсуа Водрейль, был истинным главой Сиреневой лиги. В салонах Версаля и 
Парижа душой кружка слыл молодой принц Карл; но руководил принцем не кто иной, как 
Водрейль. Ни сам принц, ни другие этого не замечали: Водрейль действовал умно и старался 
оставаться в тени. Но хотел того маркиз или нет, он обращал на себя внимание. В полном 
волевом лице этого тридцатилетнего человека с чувственным, дерзким ртом, с карими, немного 
хмурыми, глядящими из-под густых, совершенно черных бровей глазами и прекрасно 
вылепленным лбом было что-то очень мужественное. Водрейля занимали интеллектуальные 
вопросы, он дружил почти со всеми более или менее известными парижскими писателями и 
считался лучшим, незаменимым исполнителем ролей в любительских спектаклях, которые 
устраивала высшая знать. С его именем было связано бесконечное множество слухов и толков. 
Далеко за пределами Парижа говорили, что сильнее всех других мужчин Франции на 
воображение женщин действуют актер Лекен, писатель Бомарше и маркиз де Водрейль.
     — Вы правы, Франсуа, — сказала Туанетта, — и в самом деле, удивительно, что я не 
играю. Наши развлечения так однообразны, что только и остается играть. Теперешние мои 
празднества и увеселения устраиваются неумело. Пожалуй, они даже примитивнее 
шенбруннских , которые я помню с детства. У моей доброй Кампан, да и у Ламбаль не хватает 
выдумки. Мы как раз сейчас говорили об этом с Габриэль. Я хотела бы восстановить должность 
интенданта, — заключила она небрежно и храбро.
     Водрейль не изменил своей изящной и непринужденной позы, он только немного сдвинул 
брови и взглянул сначала на одну даму, потом на другую. Лицо его стало вдруг удивительно 
свирепым: карие глаза помрачнели, густые брови угрожающе нахмурились; во время таких 
внезапных приступов ярости Водрейль всегда бывал страшен.
     Габриэль поспешно поднялась.
     — Мне, пожалуй, пора присоединиться к остальным, — сказала она и удалилась.
     — Серьезно, Франсуа, — сказала Туанетта, когда они остались вдвоем, — мне нужен 
интендант, с этим вы не можете не согласиться. И никого, кроме вас, мне не найти.
     Тот, кто заглянул бы в кабинет из большого зала, нашел бы, что Водрейль, сидя в 
безукоризненной позе, почтительно-галантно беседует с королевой. Туанетта, однако, видела, 
какую бурю страстей скрывают эти принужденные улыбки. Туанетта знала своего Франсуа. 
Отношения их были сложные и волнующие. Луи был ее мужем лишь номинально; он страдал 
физическим недостатком, мешавшим осуществлению их брака. Этот недостаток могла бы 
устранить несложная операция, своего рода обрезание; но тяжелый на подъем молодой 
Людовик никак не мог решиться на такую операцию. Туанетта была замужем уже шесть лет. 
Шесть лет назад, при участии всей Европы, императрица Мария-Терезия и старый король 
Людовик с торжественными церемониями положили к ней в постель дофина, но на том дело и 
кончилось, ничего другого за эти годы так и не произошло. Виновной в отсутствии 
престолонаследника французский народ, исполненный верноподданнического благоговения 
перед помазанником, считал Туанетту. Рыночные торговки распевали по этому поводу 
похабные куплеты, литераторы распространяли изящные непристойные эпиграммы. Но при 
дворе и особенно в Сиреневой лиге все было известно доподлинно. Ухаживания мужчин за 
Туанеттой становились все настойчивее и многозначительнее, а избалованный Водрейль 
задался тщеславной целью — переспать с дочерью Цезарей, королевой Франции. Невинной 
Туанетте нравилось внимание мужчин, она с увлечением флиртовала, и дерзкие комплименты 
искушенного Водрейля возбуждали ее любопытство к мужчине, так выгодно отличавшемуся от 
Луи. Она не противилась его прикосновениям, его заученным ласкам. Она многое ему 
позволяла. Но последнего она так и не позволила. На все его просьбы, то нежные, то 
раздраженные, у нее всегда был один ответ: она твердо решила, что родит законного дофина, 
она но станет подвергать себя опасности забеременеть от другого.
     Среди друзей Водрейля не было никого, кто отказался бы от должности интенданта 
королевы. А для него это предложение было ударом. То поднимая, то опуская свои красивые, 
мрачные, опасные глаза, глядел он на Туанетту. Она видела, какого усилия стоит ему эта 
вежливая улыбка, и невольно вспомнила, как однажды, в приступе ярости, целуя ей руку в 
присутствии большого числа людей, он с такой силой сжал ей запястье, что несколько дней на 
этом месте оставался синяк.
     — Вы хотите отделаться от меня жалованьем? — спросил он приглушенным голосом. — 
Подачкой? Это все ваше проклятое габсбургское зазнайство. Но так просто вы от меня не 
отделаетесь. Мне не нужно вашего интендантства, Туанетта, мне нужно совсем, совсем 
другое. — Горько, надменно, угрожающе и волнующе звучали его слова.
     — Будьте благоразумны, Франсуа, — попросила она. — Чего вы добьетесь, если в один 
прекрасный день ваши глупые кредиторы заставят вас объявить себя банкротом? Только того,