|
Это он, Франсуа Водрейль, был истинным главой Сиреневой лиги. В салонах Версаля и
Парижа душой кружка слыл молодой принц Карл; но руководил принцем не кто иной, как
Водрейль. Ни сам принц, ни другие этого не замечали: Водрейль действовал умно и старался
оставаться в тени. Но хотел того маркиз или нет, он обращал на себя внимание. В полном
волевом лице этого тридцатилетнего человека с чувственным, дерзким ртом, с карими, немного
хмурыми, глядящими из-под густых, совершенно черных бровей глазами и прекрасно
вылепленным лбом было что-то очень мужественное. Водрейля занимали интеллектуальные
вопросы, он дружил почти со всеми более или менее известными парижскими писателями и
считался лучшим, незаменимым исполнителем ролей в любительских спектаклях, которые
устраивала высшая знать. С его именем было связано бесконечное множество слухов и толков.
Далеко за пределами Парижа говорили, что сильнее всех других мужчин Франции на
воображение женщин действуют актер Лекен, писатель Бомарше и маркиз де Водрейль.
— Вы правы, Франсуа, — сказала Туанетта, — и в самом деле, удивительно, что я не
играю. Наши развлечения так однообразны, что только и остается играть. Теперешние мои
празднества и увеселения устраиваются неумело. Пожалуй, они даже примитивнее
шенбруннских , которые я помню с детства. У моей доброй Кампан, да и у Ламбаль не хватает
выдумки. Мы как раз сейчас говорили об этом с Габриэль. Я хотела бы восстановить должность
интенданта, — заключила она небрежно и храбро.
Водрейль не изменил своей изящной и непринужденной позы, он только немного сдвинул
брови и взглянул сначала на одну даму, потом на другую. Лицо его стало вдруг удивительно
свирепым: карие глаза помрачнели, густые брови угрожающе нахмурились; во время таких
внезапных приступов ярости Водрейль всегда бывал страшен.
Габриэль поспешно поднялась.
— Мне, пожалуй, пора присоединиться к остальным, — сказала она и удалилась.
— Серьезно, Франсуа, — сказала Туанетта, когда они остались вдвоем, — мне нужен
интендант, с этим вы не можете не согласиться. И никого, кроме вас, мне не найти.
Тот, кто заглянул бы в кабинет из большого зала, нашел бы, что Водрейль, сидя в
безукоризненной позе, почтительно-галантно беседует с королевой. Туанетта, однако, видела,
какую бурю страстей скрывают эти принужденные улыбки. Туанетта знала своего Франсуа.
Отношения их были сложные и волнующие. Луи был ее мужем лишь номинально; он страдал
физическим недостатком, мешавшим осуществлению их брака. Этот недостаток могла бы
устранить несложная операция, своего рода обрезание; но тяжелый на подъем молодой
Людовик никак не мог решиться на такую операцию. Туанетта была замужем уже шесть лет.
Шесть лет назад, при участии всей Европы, императрица Мария-Терезия и старый король
Людовик с торжественными церемониями положили к ней в постель дофина, но на том дело и
кончилось, ничего другого за эти годы так и не произошло. Виновной в отсутствии
престолонаследника французский народ, исполненный верноподданнического благоговения
перед помазанником, считал Туанетту. Рыночные торговки распевали по этому поводу
похабные куплеты, литераторы распространяли изящные непристойные эпиграммы. Но при
дворе и особенно в Сиреневой лиге все было известно доподлинно. Ухаживания мужчин за
Туанеттой становились все настойчивее и многозначительнее, а избалованный Водрейль
задался тщеславной целью — переспать с дочерью Цезарей, королевой Франции. Невинной
Туанетте нравилось внимание мужчин, она с увлечением флиртовала, и дерзкие комплименты
искушенного Водрейля возбуждали ее любопытство к мужчине, так выгодно отличавшемуся от
Луи. Она не противилась его прикосновениям, его заученным ласкам. Она многое ему
позволяла. Но последнего она так и не позволила. На все его просьбы, то нежные, то
раздраженные, у нее всегда был один ответ: она твердо решила, что родит законного дофина,
она но станет подвергать себя опасности забеременеть от другого.
Среди друзей Водрейля не было никого, кто отказался бы от должности интенданта
королевы. А для него это предложение было ударом. То поднимая, то опуская свои красивые,
мрачные, опасные глаза, глядел он на Туанетту. Она видела, какого усилия стоит ему эта
вежливая улыбка, и невольно вспомнила, как однажды, в приступе ярости, целуя ей руку в
присутствии большого числа людей, он с такой силой сжал ей запястье, что несколько дней на
этом месте оставался синяк.
— Вы хотите отделаться от меня жалованьем? — спросил он приглушенным голосом. —
Подачкой? Это все ваше проклятое габсбургское зазнайство. Но так просто вы от меня не
отделаетесь. Мне не нужно вашего интендантства, Туанетта, мне нужно совсем, совсем
другое. — Горько, надменно, угрожающе и волнующе звучали его слова.
— Будьте благоразумны, Франсуа, — попросила она. — Чего вы добьетесь, если в один
прекрасный день ваши глупые кредиторы заставят вас объявить себя банкротом? Только того,
|
|