получил.
     Поль покраснел от гордости, что старик назвал его своим другом. Франклин уже совсем 
собрался, меха подчеркивали массивность его фигуры, шапка, густые брови, сильный 
подбородок придавали особую внушительность его лицу; рядом с могучим стариком Поль 
казался маленьким и тщедушным.
     — В Париже мне предстоит расколоть твердый орешек, — сказал, покряхтывая, 
Франклин.
     Он с трудом дышал под тяжелой шубой и произнес эти слова так тихо, что услышал их 
один только Поль. Они стояли у окна; внизу, в заснеженном дворе, дюжие носильщики 
укладывали в карету последние вещи, это были ящики, обитые железными полосами, Франклин 
вез в них важнейшие документы и книги. Один из носильщиков пытался поднять ящик, другой 
ему помогал, но и вдвоем они не могли справиться. К ним подошел третий. Первый жестом 
велел ему не мешать.
     — Не трогай, — крикнул он, запыхавшись, и голос его донесся через окно, — не трогай, 
сейчас пойдет — Cа ira. — И он с грохотом опрокинул ящик в карету.
     — Cа ira, mon ami, ca ira , — сказал старик Полю своим любезным, спокойным голосом, 
и с чуть заметной улыбкой на узких губах, опираясь на руку Поля, он с трудом стал спускаться 
к карете, где его ждали внуки.
     
     
     Последний привал устроили в Версале. Можно было и не останавливаясь ехать в Париж, 
но Франклин очень утомился. Он занял комнату в гостинице «Де ла Бель Имаж».
     Не успел он сесть за ужин, как явился гость из Парижа, высокий, толстый, 
представительный человек в расшитом цветами атласном жилете, — Сайлас Дин. Радостно 
возбужденный, он сиял и долго не отпускал руки Франклина. Он тотчас принялся рассказывать, 
не зная, с чего начать, на чем остановиться. Сложные переговоры с графом Верженом, 
шпионаж и постоянные жалобы английского посла, то и дело задерживаемые корабли, 
офицеры, которых он завербовал, которым ему нечем платить и которых не на что отправить, 
Конгресс, посылающий вместо денег невразумительные ответы. Какое счастье, что наконец 
приехал Франклин и снял с него тяжелую ответственность. Этот разговорчивый человек сразу 
же выложил немногословному Франклину все свои заботы. Затем, без всякого перехода, 
хихикая, он сообщил, что английский посол, пронюхав о предстоящем прибытки Франклина, 
потребовал, чтобы Вержен запретил этому американцу пребывание в Париже. Вержен обещал 
послу выполнить его просьбу, но, по совету изобретательного мосье де Бомарше, курьера, 
который должен передать Франклину запрещение на въезд в Париж, направили в Гавр, где 
Франклина не было. А теперь, когда Франклин уже здесь, его, конечно, никто не станет 
высылать. Да, худо пришлось бы нам без нашего мосье де Бомарше!
     Покамест мистер Дин беседовал так со своим знаменитым коллегой, в гостиницу явился 
нарядный арапчонок и доставил письмо на имя Франклина. Мосье Карон де Бомарше 
многословно извещал великого представителя Запада, что будет счастлив, если ему позволят 
прибыть с визитом сегодня же. С недовольным видом разглядывал Франклин красиво 
написанное, слегка надушенное письмо. Затем, очень вежливо, велел передать, что слишком 
устал и поэтому не может принять мосье де Бомарше сегодня.
     Езда и болтовня мистера Дина действительно утомили, извели его, и он был рад, когда 
мистер Дин наконец откланялся. Но тут явился новый гость, которому он не хотел отказать, 
доктор Барбе Дюбур.
     Доктор Дюбур обнял Франклина, похлопал его по спине; грузные, старые, они вдвоем 
почти заполнили маленькую комнатку гостиницы «Де ла Бель Имаж». Доктор Дюбур не 
уставал твердить, как мололо выглядит и как хорошо сохранился Франклин, а Франклин 
говорил то же самое о Дюбуре. Но в глубине души каждый с огорчением отметил, как постарел 
другой, и Франклин тоскливо подумал: «Вот и опять я лгу, десяток надгробных камней не 
сумели бы солгать лучше».
     Дюбур был вне себя от радости и ни на секунду но умолкал. Говорил он весело и 
беспорядочно. Рассказывал об общих знакомых, об Академии, о новых произведениях, 
излагающих принципы физиократов , об отставке министра финансов Тюрго, о своих 
переводах трудов Франклина, о жалком состоянии государственной казны, о новом директоре 
финансов Неккере , о Вержене, о придворных интригах. Он говорил по-английски, говорил 
недурно, но от волнения то и дело сбивался на французский.
     Он сто раз повторил, какое это счастье, что Франклин наконец-то здесь. Он, Дюбур, 
ничего не имеет против старательного, патриотически настроенного Сайласа Дина, но у того