|
получил.
Поль покраснел от гордости, что старик назвал его своим другом. Франклин уже совсем
собрался, меха подчеркивали массивность его фигуры, шапка, густые брови, сильный
подбородок придавали особую внушительность его лицу; рядом с могучим стариком Поль
казался маленьким и тщедушным.
— В Париже мне предстоит расколоть твердый орешек, — сказал, покряхтывая,
Франклин.
Он с трудом дышал под тяжелой шубой и произнес эти слова так тихо, что услышал их
один только Поль. Они стояли у окна; внизу, в заснеженном дворе, дюжие носильщики
укладывали в карету последние вещи, это были ящики, обитые железными полосами, Франклин
вез в них важнейшие документы и книги. Один из носильщиков пытался поднять ящик, другой
ему помогал, но и вдвоем они не могли справиться. К ним подошел третий. Первый жестом
велел ему не мешать.
— Не трогай, — крикнул он, запыхавшись, и голос его донесся через окно, — не трогай,
сейчас пойдет — Cа ira. — И он с грохотом опрокинул ящик в карету.
— Cа ira, mon ami, ca ira , — сказал старик Полю своим любезным, спокойным голосом,
и с чуть заметной улыбкой на узких губах, опираясь на руку Поля, он с трудом стал спускаться
к карете, где его ждали внуки.
Последний привал устроили в Версале. Можно было и не останавливаясь ехать в Париж,
но Франклин очень утомился. Он занял комнату в гостинице «Де ла Бель Имаж».
Не успел он сесть за ужин, как явился гость из Парижа, высокий, толстый,
представительный человек в расшитом цветами атласном жилете, — Сайлас Дин. Радостно
возбужденный, он сиял и долго не отпускал руки Франклина. Он тотчас принялся рассказывать,
не зная, с чего начать, на чем остановиться. Сложные переговоры с графом Верженом,
шпионаж и постоянные жалобы английского посла, то и дело задерживаемые корабли,
офицеры, которых он завербовал, которым ему нечем платить и которых не на что отправить,
Конгресс, посылающий вместо денег невразумительные ответы. Какое счастье, что наконец
приехал Франклин и снял с него тяжелую ответственность. Этот разговорчивый человек сразу
же выложил немногословному Франклину все свои заботы. Затем, без всякого перехода,
хихикая, он сообщил, что английский посол, пронюхав о предстоящем прибытки Франклина,
потребовал, чтобы Вержен запретил этому американцу пребывание в Париже. Вержен обещал
послу выполнить его просьбу, но, по совету изобретательного мосье де Бомарше, курьера,
который должен передать Франклину запрещение на въезд в Париж, направили в Гавр, где
Франклина не было. А теперь, когда Франклин уже здесь, его, конечно, никто не станет
высылать. Да, худо пришлось бы нам без нашего мосье де Бомарше!
Покамест мистер Дин беседовал так со своим знаменитым коллегой, в гостиницу явился
нарядный арапчонок и доставил письмо на имя Франклина. Мосье Карон де Бомарше
многословно извещал великого представителя Запада, что будет счастлив, если ему позволят
прибыть с визитом сегодня же. С недовольным видом разглядывал Франклин красиво
написанное, слегка надушенное письмо. Затем, очень вежливо, велел передать, что слишком
устал и поэтому не может принять мосье де Бомарше сегодня.
Езда и болтовня мистера Дина действительно утомили, извели его, и он был рад, когда
мистер Дин наконец откланялся. Но тут явился новый гость, которому он не хотел отказать,
доктор Барбе Дюбур.
Доктор Дюбур обнял Франклина, похлопал его по спине; грузные, старые, они вдвоем
почти заполнили маленькую комнатку гостиницы «Де ла Бель Имаж». Доктор Дюбур не
уставал твердить, как мололо выглядит и как хорошо сохранился Франклин, а Франклин
говорил то же самое о Дюбуре. Но в глубине души каждый с огорчением отметил, как постарел
другой, и Франклин тоскливо подумал: «Вот и опять я лгу, десяток надгробных камней не
сумели бы солгать лучше».
Дюбур был вне себя от радости и ни на секунду но умолкал. Говорил он весело и
беспорядочно. Рассказывал об общих знакомых, об Академии, о новых произведениях,
излагающих принципы физиократов , об отставке министра финансов Тюрго, о своих
переводах трудов Франклина, о жалком состоянии государственной казны, о новом директоре
финансов Неккере , о Вержене, о придворных интригах. Он говорил по-английски, говорил
недурно, но от волнения то и дело сбивался на французский.
Он сто раз повторил, какое это счастье, что Франклин наконец-то здесь. Он, Дюбур,
ничего не имеет против старательного, патриотически настроенного Сайласа Дина, но у того
|
|