понравились. Разве мадам Жозефина не оскорбится, если принцесса Роган, стоящая ниже ее по 
рангу, получит точно такой же браслет с портретом императрицы? Пусть Мерси вручит мадам 
Жозефине не только браслет, но еще табакерку с портретом императрицы и с указанием, что 
этот портрет написан знаменитым живописцем Вертмюллером. Так инструктировал посланника 
второй курьер, прибывший вслед за первым.
     Эти распоряжения не доставили графу Мерси особых хлопот. Но, к сожалению, 
невыполненным оказалось другое поручение: Мария-Терезия не желала оставаться ни одной 
лишней минуты в неведении и просила Мерси заготовить сообщение о родах заранее, так, 
чтобы ему оставалось только проставить дату и пол ребенка. Но тут запротестовал граф 
Вержен. Не австрийскому посланнику в Париже, а французскому в Вене принадлежала 
привилегия сообщить радостную весть венскому двору. Вержен потребовал, чтобы курьер 
Мерси выехал лишь через сорок восемь часов после его курьера, и мосье Ленуару приказано 
было принять особые меры для проверки всех выезжающих из Парижа, ибо Вержен боялся, что 
хитрый и ревнивый Мерси его обойдет.
     Тем временем нашли наконец кормилицу, которую искали с такими предосторожностями. 
Это была крестьянка, по словам многих врачей и духовных лиц, здоровая физически и 
морально. Ее звали мадам Пуатрин. Мерси доложил императрице, что она производит 
чрезвычайно благоприятное впечатление, а Туанетта написала матери, что заранее 
наслаждается колыбельными песенками мадам Пуатрин.
     Авторы пасквилей энергично старались оклеветать еще не родившееся дитя. Листовки, 
недоуменно вопрошавшие, кто же отец ребенка, наводнили весь Париж: у мосье Ленуара 
хлопот был полон рот. Самому королю бросили однажды в окно пачку непристойных стихов. 
Было предпринято расследование, но вскоре его прекратили; следы вели прямо во дворец, в 
покои принца Ксавье.
     Церковь, город Париж, вся страна принимали живейшее участие в последних неделях 
беременности Туанетты. Архиепископ Парижский приказал служить молебствия через день. 
Люди съезжались из самых отдаленных провинций, чтобы принять участие в празднествах в 
честь рождения наследника, которые должны были состояться в столице и в Версале. Сотни 
родовитых семейств, обычно проживавших в своих усадьбах, перебрались в Версаль, чтобы не 
пропустить дня родин, ибо надеялись получить знаки королевской милости. В маленьком 
городке Версале уже не оставалось свободных помещений, продукты вздорожали. Мосье 
Лебуатье, владелец почтовой станции на участке Париж — Версаль, увеличил число карет.
     Роды ожидались 16 декабря. Начиная с 14-го, доктор Лассон, принцесса Роган и две 
другие статс-дамы неотлучно находились при королеве. Теперь те «боковые комнаты», что 
давали столько поводов к пересудам, были использованы наконец по назначению. В эти ночи 
они служили спальнями для врача и придворных дам королевы.
     Шестнадцатое декабря прошло, прошло и 17-е. 18-го Туанетта легла спать, не чувствуя 
приближения схваток.
     Но в эту ночь, в два часа, Туанетта почувствовала боли, и доктор Лассон объявил, что 
роды начинаются. Принцесса Роган позвонила в колокольчик, висевший в приемной. Пажи и 
скороходы помчались по всем направлениям, в Париж, в Сен-Клу, чтобы созвать всех принцев 
королевской крови и членов Королевского совета.
     Все эти люди, равно как первые придворные короля, так и первые придворные дамы 
королевы, кавалеры ордена Людовика Святого и дамы, имевшие право табурета , собрались 
в игорной комнате Туанетты. Остальные вельможи заполнили апартаменты королевской семьи.
     По большой дороге из Парижа в Версаль в эту холодную ночь шли все новые и новые 
толпы народа. По старинному обычаю, каждый французский гражданин мог присутствовать 
при родах королевы. Граждане имели право удостовериться собственными глазами, что им не 
подсунули какого-нибудь жалкого подкидыша, что младенец, подданными которого им 
суждено некогда стать, появился на свет божий действительно из королевского чрева.
     Управляющие Версальского дворца готовились к приему этих гостей. Они рассчитывали, 
что придут тысячи, и пришли действительно тысячи. Лакеи и швейцарские гвардейцы совсем 
сбились с ног в эту ночь. Цепи и канаты сдерживали напор толпы. В надлежащий момент 
лейб-врач королевы произнесет традиционные слова: «La reine va accoucher. — Королева 
вот-вот родит». Не пройдет и минуты, как эти слова обегут коридоры и проникнут во двор. 
Тогда упадут канаты, и толпа хлынет в спальню Туанетты. В этой спальне, вокруг алькова с 
королевской кроватью, стояло семнадцать кресел для членов королевской семьи: девять — для 
дома Бурбонов и восемь для орлеанской ветви. Позади стояло еще пятьдесят стульев для 
представителей высшей знати и Королевского совета. Остальное пространство — здесь могло 
поместиться плечом к плечу еще человек двести — двести пятьдесят — предназначалось для