|
раскошелиться.
Способ, к которому прибег Карон, чтобы дать почувствовать Луи, как несправедливо с
ним поступили, обидел и возмутил короля. Он посоветовался с Морепа и Верженом. Министры
единодушно решили, что следует дать удовлетворение способному и чрезвычайно
осведомленному мосье де Бомарше. С ним действительно обошлись несколько грубовато. Луи
проговорил с мрачным видом:
— Боюсь, что вы правы, месье, — и пообещал все уладить на следующий день.
Узнав, какой поток милостей король соизволил излить на узника из Сен-Лазар, министры
изумились.
И снова господа Гюден и Мегрон были уполномочены сообщить Пьеру решение
христианнейшего короля.
— «Sursum corda. — Обратите сердца свои к небу», — так начал Гюден и стал
перечислять благодеяния его величества: — Король дарует вам из личных средств в знак своего
расположения годовую пенсию в тысячу двести ливров. Король приказал цензуре не
препятствовать более опубликованию комедии «Женитьба Фигаро».
Тут Мегрон, в ярости на философа, который так долго задерживается на мелочах, прервал
Гюдена:
— Король изъявил готовность признать наши притязания на возмещение убытков в сумме
двух миллионов ста пятидесяти тысяч ливров.
Пьер сидел разинув рот.
— Что вы сказали? — спросил он. — Вы не оговорились? Вы сказали — миллион сто
пятьдесят тысяч?
— Нет, — ответил Мегрон, — я сказал — два миллиона сто пятьдесят тысяч. Мосье
Неккер очень разозлится, — прибавил он деловито. — Король явно спятил.
Дезире решила превратить освобождение Пьера из тюрьмы в большое всенародное
зрелище. Тысячи людей стояли перед тюрьмой Сен-Лазар, и полиция не решалась вмешиваться.
Ворота распахнулись, и в сопровождении Гюдена и Мегрона, минуя отдавшего честь
мосье Лепина, Пьер вышел на свободу. Он стоял грязный, бородатый и щурился на солнце, а
толпа безмолвствовала. Его окружала огромная невидимая свита: Фигаро и Альмавива, Розина
и Керубино и бесчисленные матросы, которые вели корабли с оружием в Америку. С
полминуты царила тишина. И вдруг толпа разразилась неистовым ревом, бросилась к Пьеру,
понесла его к карете, проводила до самого дома.
Карета остановилась перед оградой парка на улице Сент-Антуан. Кое-кто собрался было
отворить решетчатые ворота. Но Пьер вышел из кареты. Он хотел сам, собственными ногами
вступить на свою землю, войти в свой сад. Он стоял у ворот, но не позволил их отпереть. Он
стоял и разглядывал королевскую печать и печать мосье Брюнеле, подвешенные к решетке.
Потом направился к дому, мимо храма Вольтера, мимо «Гладиатора». Ноги у него
подкашивались, он шел, опираясь на Мегрона и Гюдена.
Из дома выскочила, смеясь, крича и причитая, Жюли и бросилась ему на шею. А в дверях
стояла Тереза. Пьер смотрел на нее, она смотрела на Пьера. Они медленно направились
навстречу друг другу, и Пьер пожалел, что не захотел привести себя в порядок и сбрить
щетину. Тереза молчала, молчал и он, но они знали друг друга насквозь, они знали, что он
смешон и великолепен. Они обнялись, почти стыдливо, но не потому, что их видели
окружающие, они были преисполнены огромной любви друг к другу.
Тут бросилась к ним собака Каприс; она лаяла, скулила, кидалась на Пьера. Она лизала
его и чуть не сбила с ног. Рыдания подступили к горлу Пьера, он еле сдержался, чтобы не
заплакать.
Пьер лежал в ванне. Эмиль нерешительно спросил, можно ли сбрить ему бороду.
«Нет», — бросил сердито Пьер. Потом все сели к столу, он ел с большим аппетитом, но почти
не разговаривал. Прибыло много визитеров, он никого не принял. Он заявил, что чувствует себя
еще покрытым грязью и позором и не хочет, чтобы его видел кто-либо, кроме его близких.
На другой день он сел и написал предисловие к изданию «Фигаро». Порой он поднимал
голову, вставал, ходил взад и вперед. В зеркале отражалась рыжеватая борода — свидетельство
его позора, и он садился и продолжал писать с удвоенным пылом.
В этом предисловии он гордо поставил себя в один ряд с Мольером и Расином и
обосновал свое право выводить на сцене негодяев, мошенников и аристократов. Неужели
только оттого, что лев свиреп, волк прожорлив и ненасытен, а лиса хитра и лукава, басня теряет
свою назидательность? Разве его вина, что большие господа таковы, какие они есть? Разве он
|
|