вошла Туанетта и небрежно извинилась. Она была высокомерно любезна.
     Туанетта тщательно изучила комедию Седена «Непредвиденное пари». Побывав на 
спектаклях этой пьесы в «Театр Франсе» и «Комеди дез Итальен», она внимательно следила за 
исполнением и полагала, что знает каждое слово, каждую фразу. Однако теперь она убедилась, 
что многого не уловила. Дезире показала ей, почему одна реплика действует сильней, когда ее 
«бросают», а другая — когда ее «подают». Туанетта быстро поняла. Она пришла в восторг и 
по-детски восхищалась мастерством Дезире. Дезире благодарила вежливо, не скрывая, что 
привыкла к подобным похвалам.
     Она показала Туанетте, как надо справляться с трудными местами в пьесе. Она терпеливо 
произносила фразу десять, двадцать раз подряд и заставляла Туанетту повторять ее двадцать, 
пятьдесят раз. Одна фраза никак не получалась, и Туанетта засмеялась с досадой.
     — Да, мы только дилетанты, — сказала она.
     — Вашему величеству угодно, чтобы я относилась к вам как к дилетантке? — вежливо 
спросила Дезире.
     — Нет, у меня должно получиться, должно! — заявила Туанетта и покачала ножкой.
     Дезире и в следующие дни оставалась усердной учительницей, избегающей всего, что не 
относится к делу. Часто случалось, что Туанетта заставляла долго себя ждать и надолго 
задерживала актрису после условленного времени. Однажды Дезире пришлось сказать, что если 
они немедленно не прервут занятий, то вечером ее роль будет исполнять мадам Моле.
     — Вас вознаградят, моя милая, — сказала Туанетта.
     — Это невозможно, мадам, — любезно и сухо возразила Дезире.
     При всем при том Туанетта продолжала с очаровательной откровенностью и наивностью 
показывать Дезире, как она восхищена ее искусством. Но Дезире любила Туанетту не за ее 
приветливость и ненавидела не за надменность.
     Иногда ей доставляло удовольствие показать королеве, что значит работать. Она 
заставляла ее по десять раз повторять одну и ту же фразу, чтобы в конце концов 
констатировать, что текст перевран. Туанетта старалась припомнить точный текст, но затем 
сдавалась и спрашивала:
     — Неужели это так важно, написано ли здесь «итак» или «так вот»?
     — Разумеется, — твердо отвечала Дезире, — текст автора священен.
     — Автора Седена? — спросила Туанетта.
     — Да, и автора Седена, — ответила Дезире.
     — Как вам удалось так натренировать свою память? — полюбопытствовала Туанетта.
     — Когда я была ученицей театральной школы, — ответила Дезире, — я обязана была 
ежедневно заучивать пятьдесят стихов Корнеля, Расина или Мольера.
     — Ваше время, моя милая, — со вздохом сказала Туанетта, — не было так заполнено 
церемониями.
     — Нет, мадам, — отвечала Дезире, — я была девочкой на посылках в магазине кружев 
мадам Менье. Мосье Робек из любезности давал мне уроки бесплатно. Мы оба были очень 
заняты, я — часто утомлена, он раздражен. Он становился очень неприятен, если я неправильно 
заучивала свои пятьдесят стихов.
     — Он вас наказывал? — спросила Туанетта.
     — Да, — сказала Дезире, — мне приходилось тогда на следующий день запоминать сто 
стихов вместо пятидесяти. А иногда он давал мне подзатыльник.
     Дезире не стала рассказывать королеве, что с ее обучением сценическому искусству были 
связаны и многие другие неприятные вещи. Что она должна была спать со своим учителем, это 
казалось ей вполне естественным. Гораздо хуже было то, что ревнивая мадам Робек исцарапала 
ее и вцепилась ей в волосы. Да и мать Дезире, которая была женщиной нравственной, порола 
ее, если мосье Робек позволял себе вольности.
     — Зато благодаря этому вы, кажется, необычайно развили свою память, — заметила 
Туанетта. — Я тоже буду упражнять память, — заключила она, — я буду ежедневно заучивать 
по двадцати стихов Расина или Корнеля.
     Здоровое человеческое чутье подсказывало Дезире, что женщина, даже с короной на 
голове, остается женщиной. Бывают случаи, болтали в кабачках Франции, когда и королева 
ничем не отличается от служанки. А после того, как Дезире оказалась свидетельницей встречи 
Франклина с дамой в синей маске, ей стало ясно, что эта королева при всем ее природном 
обаянии довольно вздорная женщина, к тому же одержимая высокомерием, которое ей, Дезире, 
казалось попросту глупым. И все-таки Дезире не могла окончательно избавиться от чувства 
благоговейной робости, которое благодаря стараниям церкви, властям и школы, слилось с 
понятиями «король», «двор», «Версаль». Правда, теперь, когда она так долго и так близко