— Успокойтесь, — попросил Гюден, — не требуйте, чтобы я повторял его гнусные слова.
     — Так, что же он… — настаивал Пьер, у которого уже срывался голос.
     — Он, — почти шепотом признался Гюден, — он сравнивал вас с мухой из басни 
Лафонтена, с этим маленьким докучным и суетным насекомым.
     — С мухой? — спросил Пьер. — С мухой Лафонтена?
     — Да, именно с ней, — ответил Гюден.
     Пьер вынужден был сесть. Он почувствовал слабость и головокружение. Всю свою жизнь, 
все свое состояние отдал он Америке: он послал оружие для Саратоги, добился для старика 
свидания с королевой и заключения пакта. А у того не нашлось в ответ ничего, кроме пошлой, 
дешевой насмешки. «Муха и карета!» Он медленно покачал головой, потрясенный.
     Гюден никогда не видел своего друга в таком состоянии. Сердце у него разрывалось. 
Несчастный, он стоял и молчал, не сводя глаз с Пьера.
     — Не понимаю, — сказал некоторое время спустя Пьер странно тихим голосом. — Я все 
еще не понимаю. Что же я ему все-таки сделал? Я ведь действительно отправил в Америку 
оружие на десять миллионов и ничего за это не получил.
     Он все еще качал головой.
     
     
     Когда Пьер рассказал о случившемся Терезе, лицо ее потемнело. Она страстно любила 
справедливость, ей было больно, что заслуги Пьера перед Америкой и свободой не были 
признаны и что именно великий и достопочтенный Франклин так оскорбил Пьера и его дело.
     Ничего не сказав Пьеру, она отправилась в Пасси.
     Франклин на другой же день пожалел о своем поступке. Не могло быть сомнения, что суд 
вынесет решение в пользу француза и против посольства. Он вел себя в этом деле, совсем как 
Артур Ли, и, вместо того чтобы следовать разуму, дал волю своим низменным побуждениям. 
Как кстати, что у него появилась возможность оправдаться перед мадам де Бомарше.
     После короткого предисловия Тереза сказала, что никогда не вмешивалась в дела своего 
мужа, но в данном случае речь идет не только о делах. Она сожалеет, что эмиссары страны, 
которой мосье де Бомарше дал такие веские доказательства своей дружбы, отнеслись к нему 
столь недружелюбно. Многие французы будут удивлены и опечалены тем, что, прежде чем 
обратиться в суд, не было сделано хотя бы попытки прийти к полюбовному соглашению.
     Франклин смотрел на нее своими спокойными, выпуклыми, старыми глазами… Он 
представлял себе жену этого мосье Карона совсем другой, отнюдь не такой простой и 
симпатичной. Ему было бы приятней, если бы она больше соответствовала его представлению. 
В глубине души он одобрял ее. Его часто возмущала предвзятость, с которой его 
соотечественники относились к иностранцам, и вот он сам поддался чувству, вместо того чтобы 
следовать рассудку.
     Ничего подобного не случилось бы, пояснил Франклин Терезе, если бы мосье Дин, 
который вел переговоры с мосье де Бомарше, не уехал в Америку. Дело это запутанное. 
Преемник мосье Дина не успел еще разобраться в нем, а в Америке принято в сомнительных 
случаях обращаться в суд. Во всяком случае, ни остальные делегаты, ни тем более он лично не 
имели намерения проявить враждебность или хотя бы только недружелюбие по отношению к 
мосье де Бомарше. Он вовсе не склонен недооценивать услуг, оказанных мосье де Бомарше 
Соединенным Штатам, и, насколько ему известно, Конгресс тоже признал эти заслуги в своем 
весьма лестном послании. Но дело есть дело, а буквы и цифры невежливы и бездушны. 
Впрочем, он полагает, что мосье Карон окажется прав в этом спорном вопросе, и никто не 
будет этому так рад, как он, Франклин. В продолжение всей этой беседы Франклин смотрел на 
Терезу со спокойным вниманием и говорил с ней вежливо и почтительно. Но он чувствовал, 
что, против его воли, оправдания его звучат сухо и холодно.
     Возвращаясь домой, Тереза была убеждена, что Пьеру скоро вернут его товары, 
возможно, еще до приговора суда; но так же твердо она знала, что неприязнь Франклина к 
Пьеру непреодолима.
     Оставшись один, Франклин еще некоторое время сидел в задумчивости. Удивительно, что 
этот ветреный мосье Карон, который был ему антипатичен, обладает способностью привлекать 
к себе таких чудесных людей, как эта женщина или как тот молодой человек, который ради 
него поехал в Америку.
     Размышляя, Франклин массировал свою подагрическую ногу. Разговор с мадам Бомарше 
испортил ему настроение. Несмотря на множество друзей, с которыми он вел умные и 
шутливые разговоры, несмотря на мадам Гельвеций и других женщин, которые к нему льнули, 
несмотря на легкомысленного и приятного Вильяма, которого он любил, доктор чувствовал