|
Вольтер ухмыльнулся.
— Вы получите это заявление немедленно, мой милый, — сказал он.
Вольтер сел и написал своим ясным, разборчивым почерком: «Я умираю, почитая бога, в
любви к моим друзьям, не питая ненависти к врагам и с отвращением к суеверию».
Ваньер, обрадованный, спрятал документ.
Спустя несколько дней, через две недели после приезда в Париж, у Вольтера, в то время
как он диктовал, случился сильный припадок кашля.
— Теперь пора, зовите нашего доброго аббата Готье, — простонал он, задыхаясь и скаля
зубы, и кровь хлынула у него из горла и носа.
Явился аббат. Ваньер должен был показать ему «заявление», и Вольтер спросил,
достаточно ли этого, чтобы обеспечить ему честное погребение. Он робко взглянул на аббата. А
может, тот и правда настолько глуп?
— К сожалению, нет, — ответил аббат, — мы должны более основательно оформить нашу
маленькую сделку.
По требованию Готье Вольтер исповедался. Затем в присутствии своего племянника,
аббата Миньо, второго священнослужителя, и секретаря Ваньера он подтвердил документально,
что, исповедавшись аббату Готье, умирает верным католической религии, в лоне которой
родился.
Аббат Готье бегло прочитал документ.
— Я думаю, что этого достаточно, — хитро и робко бросил Вольтер.
Но аббат, покачав головой, заявил:
— К сожалению, нет, сударь.
— Что же еще должен я написать? — спросил Вольтер.
— Пишите, — мягко, но властно приказал аббат, — пишите: «И если я оскорбил церковь,
то прошу прощения у бога и у нее».
Ваньер скрежетал зубами.
— Я должен это написать? — спросил Вольтер.
— Пишите спокойно, дорогой мэтр, — ласково уговаривал его священник. — Такой
документик никому не повредит.
Вольтер стал писать. Ваньер смотрел на его худую руку, сжимавшую перо, которое,
казалось, не хотело выводить буквы.
— А теперь, господа, — обратился аббат к остальным, — засвидетельствуйте,
пожалуйста, своей подписью, что это «заявление» наш господин Вольтер написал
собственноручно, находясь в здравом уме и по доброй воле.
Оба священника подписали. Ваньер хмуро отказался.
Оставшись наедине со своим верным секретарем, Вольтер попытался оправдаться.
— Должны же вы понять, — объяснял старик, — что перспектива быть выброшенным на
свалку весьма неприятна. Я знаю, разумеется, что это предрассудок, но я разделяю его, и,
следовательно, попы держат меня в руках. Но все-таки смеяться последним буду я, или, точнее,
мой труп. Я заключил с церковью довольно выгодную сделку. Подумайте, я написал пятьдесят
тысяч страниц, и за каждую из них духовенство готово выбросить меня на свалку, а теперь
какими-то тремя маленькими строчками я заставлю их похоронить меня прилично.
Но расчет этот не произвел на Ваньера никакого впечатления, и Вольтер продолжал:
— Когда вы будете таким же старым, как я, мой дорогой, вы поймете, что прав был
Генрих Великий и что Париж стоит обедни .
Но и это не рассеяло мрачных мыслей Ваньера.
Тем временем аббат Готье поспешил с драгоценным документом к своему начальству,
настоятелю собора Сен-Сюльпис. Тот, озлобленный тем, что слава обращения еретика выпала
на долю какому-то аббату, а не ему, главе собора, нашел заявление слишком расплывчатым,
чтобы оно могло служить отречением от ереси, искупающим многочисленные неприятности,
которые причинил церкви Вольтер. Этого недостаточно, чтобы принять Вольтера в лоно
церкви. Не желая отступать, раздосадованный аббат поспешно возвратился в дом больного,
чтобы вынудить у него более внушительный документ.
Но Вольтер чувствовал себя уже лучше и не принял попа. А когда неутомимый аббат на
следующий день появился снова, Вольтер чувствовал себя еще лучше, и Готье снова пришлось
уйти несолоно хлебавши. На третий день больной оправился настолько, что велел сказать
умоляющему о приеме аббату, что в ближайшие месяцы будет очень занят и не располагает
временем.
Вольтер поправлялся удивительно быстро. Вскоре он уже опять принимал посетителей,
которых являлось все больше, писал, диктовал, репетировал с актерами, работал без устали.
|
|