|
вечному наставнику, который столько раз отчитывал ее и унижал, а теперь пытается направлять
ее жизнь своим толстым «Руководством».
Не меняя позы, Водрейль открыл свой наглый, красивый рот и тихим, грудным голосом,
очень любезно сказал:
— Теперь вы понимаете, Туанетта, что я хотел избавить вас от этого испытания? Если во
время празднества кто-нибудь спросит меня о вас, я могу, не солгав, ответить: «Мадам не
приглашена».
Туанетта не на шутку обиделась.
— Вы очень дерзки, Франсуа, — отвечала она. — У вас нет ко мне доверия. Вы обижаете
меня.
Этого-то Водрейль и ждал.
— Как угодно, мадам, — ответил он. И, став перед ней, и склонившись в глубоком
поклоне, и смеясь одними глазами, он почтительно произнес: — Прошу вас, мадам, оказать мне
милость и осчастливить меня своим прибытием на мой маленький праздник в Женвилье.
Туанетта прикусила губу, вздохнула. Водрейль отошел на несколько шагов, прислонился
к камину и вежливо, нагло, дружелюбно, надменно поглядел ей в лицо.
Ей было ясно, что нужно ответить отказом. Только ради того, чтобы не лишить Франсуа
маленького триумфа, нельзя создавать трудности для Луи, да и для себя самой, а может быть,
даже и вредить Франции и Габсбургам. Франсуа легко, он только подданный. А она королева,
на ней ответственность. Нужно отказаться. Она откажется.
Водрейль глядел на нее не отрываясь, его полное, насмешливое, властное лицо
издевалось: «Сестра императора Иосифа».
— Я приеду, — сказала она.
— Милейший Пьер, — сообщил через два дня Водрейль своему другу и шуту, — скоро я
смогу показать вам спектакль, не уступающий вашему «Фигаро». Пьеса называется «Безумный
день, или Вильгельм Телль и королева».
Испытывая величайшее удовлетворение, Пьер удивленно взглянул на Водрейля и ответил:
— Я не понимаю вас, мой покровитель.
С хорошо разыгранным равнодушием Водрейль рассказал ему, что нашел решение,
которого Пьер искал. Пьер увидит, как он, Водрейль, сведет дряхлого комедийного героя Пьера
с могущественной и прелестной партнершей.
— Только, пожалуйста, — предупредил он Пьера, — примите меры предосторожности,
чтобы ваш приятель из Пасси не нарушал правил игры. Пожалуйста, скажите старику, что ему
не следует узнавать высокопоставленную даму, с которой он встретится на балу. Дайте понять
этому господину с Запада, что речь идет об увеселительном рауте, а не о политическом
собрании. Между прочим, любезнейший, — закончил он милостиво, — вы тоже приглашены на
спектакль.
Пьер не поскупился на изъявления благодарности и восторга и с готовностью предложил
маркизу свои услуги. В глубине души он испытывал огромную, злобную радость. Если
господину маркизу угодно плясать, то можно не сомневаться, что его, Пьера, приятель с Запада
сумеет подыграть господину маркизу. Аккомпанемент будет скромный, зато с большим
резонансом.
Хотя Пьер знал, что о задуманном вечере нельзя никому говорить, он по секрету рассказал
своим близким — Терезе, Жюли, Гюдену — и о предстоявшем событии, и о великой помощи,
которую он, Пьер, оказал Франклину.
Жюли ликовала, Тереза осталась равнодушна, а Филипп про себя кипел от ярости. Гнусно
со стороны американца так эксплуатировать его благородного, доверчивого друга, а потом
издеваться над ним за его спиной. Пьер поставляет им оружие не только для поля брани, но и
для министерских кабинетов, это он тянет их воз, а они называют его «мухой на карете». Но
если высказаться начистоту, ничего хорошего из этого не получится ни для Пьера, ни для всего
мира. И Гюден, превозмогая себя, молчал.
Зато он отводил душу за письменным столом. Как Прокопий из Цезарей , тайно
работавший над своей «Historia arcana» , которая должна была показать миру истинное,
отвратительное лицо превозносимого до небес Юстиниана, писал он, Филипп Гюден,
подлинную историю Тринадцати Штатов и доктора Вениамина Франклина. Яркими, пестрыми
красками изображал он своего друга Пьера и его великие дела, подчеркивая тем самым черную
неблагодарность Америки и эгоистичного патриарха из Пасен. Каких только классиков Гюден
ни цитировал, чтобы выразить свое возмущение. Он цитировал Софокла:
О, как недолговечна благодарность,
|
|