- Вот я,  Роман Петрович,  давно на вас смотрю  и  никак  не  могу
понять,  как  вы  можете  применять  такие  выражения к человеку-идеалу.
Идеальный человек ему, видите ли, опасен!
     Тут Роман, видимо по молодости лет, потерял терпение.
     - Да   не   идеальный   человек!   -   заорал   он.   -   А  ваш
гений-потребитель!
     Воцарилось зловещее молчание.
     - Как вы сказали?  - страшным голосом осведомился  Выбегалло.  --
Повторите. Как вы назвали идеального человека?
     - Й-янус Полуэктович,  - сказал Федор Симеонович,  -  так,  друг
мой, нельзя все-таки...
     - Нельзя!  - воскликнул Выбегалло.  - Правильно, товарищ Киврин,
нельзя!  Мы  имеем  эксперимент международно-научного звучания!  Исполин
духа должен появиться здесь,  в стенах нашего института! Это символично!
Товарищ  Ойра-Ойра  с  его  прагматическим уклоном делячески,  товарищи,
относится к проблеме! И товарищ Хунта тоже смотрит узколобо! Не смотрите
на  меня,  товарищ Хунта;  царские жандармы меня не запугали,  и вы меня
тоже не запугаете!  Разве в нашем,  товарищи, духе бояться эксперимента?
Конечно,  товарищу  Хунте,  как  бывшему  иностранцу и работнику церкви,
позволительно временами заблуждаться, но вы-то, товарищ Ойра-Ойра, и вы,
Федор Симеонович, вы же простые русские люди!
     - П-прекратите  д-демагогию!  -  взорвался,  наконец,   и   Федор
Симеонович.  - К-как вам не с-совестно нести такую чушь?  К-какой я вам
п-простой человек?  И что это за слово такое - п-простой? Это д-дубли у
нас простые!..
     - Я могу сказать только одно,  -  равнодушно  сообщил  Кристобаль
Хозевич.  -  Я  простой бывший Великий Инквизитор,  и я закрою доступ к
вашему автоклаву до тех пор,  пока не получу гарантии,  что  эксперимент
будет производиться на полигоне.
     - Н-не ближе пяти  к-километров  от  г-города,  -  добавил  Федор
Симеонович. - Или д-даже десяти.
     По-видимому, Выбегалле ужасно не хотелось тащить свою аппаратуру  и
тащиться  самому  на  полигон,  где  была  вьюга  и не было достаточного
освещения для кинохроники.
     - Так,  -  сказал  он,  -  понятно.  Отгораживаете нашу науку от
народа.  Тогда уж,  может быть,  не на десять километров,  а прямо уж на
десять  тысяч  километров,  Федор Симеонович?  Где-нибудь по ту сторону?
Где-нибудь на Аляске, Кристобаль Хозевич, или откуда вы там? Так прямо и
скажите. А мы запишем.
     Снова воцарилось молчание,  и было слышно,  как грозно сопит  Федор
Симеонович, потерявший дар слова.
     - Лет триста назад, - холодно произнес Хунта, - за такие слова я
пригласил бы вас на прогулку за город, где отряхнул бы вам пыль с ушей и
проткнул насквозь.
     - Ничего,  ничего,  - сказал Выбегалло. - Это вам не Португалия.
Критики не любите.  Лет триста назад я  бы  с  тобой  тоже  не  особенно
церемонился, кафолик недорезанный.
     Меня скрутило от ненависти. Почему молчит Янус? Сколько же можно? В
тишине  раздались  шаги,  в приемную вышел бледный,  оскаленный Роман и,
щелкнув пальцами,  создал дубль Выбегаллы.  Затем он с наслаждением взял
дубля  за грудь,  мелко потряс,  взялся за бороду,  сладострастно рванул
несколько раз, успокоился, уничтожил дубля и вернулся в кабинет.
     - А  ведь в-вас гнать надо,  В-выбегалло,  - неожиданно спокойным
голосом произнес Федор  Симеонович.  -  Вы,  оказывается,  н-неприятная
фигура.
     - Критики, критики не любите, - отвечал, отдуваясь, Выбегалло.
     И вот тут,  наконец,  заговорил Янус Полуэктович.  Голос у него был
мощный, ровный, как у джек-лондоновских капитанов.
     - Эксперимент,   согласно  просьбе  Амвросия  Амбруазовича,  будет
произведен сегодня в десять ноль-ноль. Ввиду того, что эксперимент будет