|
все обесточу. В соответствии с законодательством.
- Ладно, там видно будет. Ты Эдика не встречал?
- Не встречал, - сказал я. - И не забивай мне баки. В десять
часов я все обесточу.
- А я разве против? Обесточивай, пожалуйста. Хоть весь город.
Тут дверь приемной отворилась, и в коридор вышел Янус Полуэктович.
- Так, - произнес он, увидев нас.
Я почтительно поклонился. По лицу Януса Полуэктовича было видно,
что он забыл, как меня зовут.
- Прошу, - сказал он, подавая мне ключи. - Вы ведь дежурный,
если я не ошибаюсь... Кстати... - Он поколебался. - Я с вами не
беседовал вчера?
- Да, - сказал я. - Вы заходили в электронный зал.
Он покивал.
- Да-да, действительно... Мы говорили о практикантах...
- Нет, - возразил я почтительно, - не совсем так. Это насчет
нашего письма в Центракадемснаб. Про электронную приставку.
- Ах, вот как, - сказал он. - Ну, хорошо, желаю вам спокойного
дежурства... Виктор Павлович, можно вас на минутку?
Он взял Витьку под руку и увел по коридору, а я вошел в приемную. В
приемной второй Янус Полуэктович запирал сейфы. Увидев меня, он сказал:
"Так" - и снова принялся позвякивать ключами. Это был А-Янус, я уже
немножко научился различать их. А-Янус выглядел несколько моложе, был
неприветлив, всегда корректен и малоразговорчив. Рассказывали, что он
много работает, и люди, знавшие его давно, утверждали, что этот
посредственный администратор медленно, но верно превращается в
выдающегося ученого. У-Янус, напротив, был всегда ласков, очень
внимателен и обладал странной привычкой спрашивать: "Я с вами не
беседовал вчера?" Поговаривали, что он сильно сдал в последнее время,
хотя и оставался ученым с мировым именем. И все-таки А-Янус и У-Янус
были одним и тем же человеком. Вот это у меня никак не укладывалось в
голове. Была в этом какая-то условность.
А-Янус замкнул последний замок, вручил мне часть ключей и, холодно
попрощавшись, ушел. Я уселся за стол референта, положил перед собой
список и позвонил к себе в электронный зал. Никто не отозвался --
видимо, девочки уже разошлись. Было четырнадцать часов тридцать минут.
В четырнадцать часов тридцать одну минуту в приемную, шумно
отдуваясь и треща паркетом, ввалился знаменитый Федор Симеонович Киврин,
великий маг и кудесник, заведующий отделом линейного счастья. Федор
Симеонович славился неисправимым оптимизмом и верой в прекрасное
будущее. У него было очень бурное прошлое. При Иване Васильевиче - царе
Грозном опричники Малюты Скуратова с шутками и прибаутками сожгли его по
доносу соседа-дьяка в деревянной бане как колдуна; при Алексее
Михайловиче - царе Тишайшем его били батогами нещадно и спалили у него
на голой спине полное рукописное собрание его сочинений; при Петре
Алексеевиче - царе Великом он сначала возвысился было как знаток химии
и рудного дела, но не потрафил чем-то князю-кесарю Ромодановскому, попал
в каторгу на Тульский оружейный завод, бежал оттуда в Индию, долго
путешествовал, кусан был ядовитыми змеями и крокодилами, нечувствительно
превзошел йогу, вновь вернулся в Россию в разгар пугачевщины, был
обвинен как врачеватель бунтовщиков, обезноздрен и сослан в Соловец
навечно. В Соловце опять имел массу всяких неприятностей, пока не
прибился к НИИЧАВО, где быстро занял пост заведующего отделом.
- П-приветствую вас! - пробасил он, кладя передо мною ключи от
своих лабораторий. - Б-бедняга, к-как же вы это? В-вам веселиться надо
в т-такую ночь, я п-позвоню Модесту, что за г-глупости, я сам
п-подежурю...
Видно было, что мысль эта пришла только что ему в голову и он
страшно ею загорелся.
- Н-ну-ка, где здесь его т-телефон? П-проклятье, н-никогда не
|
|