|
Предположим, что его никто не сжег. Как оно должно выглядеть в веках?
- Есть вещи поинтереснее, - сказал Витька. - Например, что
происходит с ботинками Януса, когда он доносит их до дня изготовления на
фабрике "Скороход"? И что бывает с пищей, которую он съедает за ужином?
И вообще...
Но мы были уже слишком утомлены. Мы еще немного поспорили, потом
пришел Саня Дрозд, вытеснил нас, спорящих, с дивана, включил свою
"Спидолу" и стал просить два рубля. "Ну дайте", - ныл он. "Да нет у
нас", - отвечали мы ему. "Ну, может, последние есть... Дали бы!.."
Спорить стало невозможно, и мы решили идти обедать.
- В конце концов, - сказал Эдик, - наша гипотеза не так уж
фантастична. Может быть, судьба У-Януса гораздо удивительнее.
Очень может быть, подумали мы и пошли в столовую.
Я забежал на минутку в электронный зал сообщить, что ухожу обедать.
В коридоре я налетел на У-Януса, который внимательно на меня посмотрел,
улыбнулся почему-то и спросил, не виделись ли мы с ним вчера.
- Нет, Янус Полуэктович, - сказал я. - Вчера мы с вами не
виделись. Вчера вас в институте не было. Вы вчера, Янус Полуэктович,
прямо с утра улетели в Москву.
- Ах да, - сказал он. - Я запамятовал.
Он так ласково улыбался мне, что я решился. Это было немножко
нагло, конечно, но я твердо знал, что последнее время Янус Полуэктович
относился ко мне хорошо, а значит, никакого особенного инцидента у нас с
ним сейчас произойти не могло. И я спросил вполголоса, осторожно
оглядевшись:
- Янус Полуэктович, разрешите, я вам задам один вопрос?
Подняв брови, он некоторое время внимательно смотрел на меня, а
потом, видимо вспомнив что-то, сказал:
- Пожалуйста, прошу вас. Только один?
Я понял, что он прав. Все это никак не влезало в один вопрос.
Случится ли война? Выйдет ли из меня толк? Найдут ли рецепт всеобщего
счастья? Умрет ли когда нибудь последний дурак?.. Я сказал:
- Можно, я зайду к вам завтра с утра?
Он покачал головой и, как мне показалось, с некоторым злорадством
ответил:
- Нет. Это никак невозможно. Завтра с утра вас, Александр
Иванович, вызовет Китежградский завод, и мне придется дать вам
командировку.
Я почувствовал себя глупо. Было что-то унизительное в этом
детерминизме, обрекавшем меня, самостоятельного человека со свободой
воли, на совершенно определенные, не зависящие теперь от меня дела и
поступки. И речь шла совсем не о том, хотелось мне ехать в Китежград или
не хотелось.
Речь шла о неизбежности. Теперь я не мог ни умереть, ни заболеть,
ни закапризничать ("вплоть до увольнения!"), я был обречен, и впервые я
понял ужасный смысл этого слова. Я всегда знал, что плохо быть
обреченным, например, на казнь или слепоту. Но быть обреченным даже на
любовь самой славной девушки в мире, на интереснейшее кругосветное
путешествие и на поездку в Китежград (куда я, кстати, рвался уже три
месяца) тоже, оказывается, может быть крайне неприятно. Знание будущего
представилось мне совсем в новом свете...
- Плохо читать хорошую книгу с конца, не правда ли? - сказал Янус
Полуэктович, откровенно за мною наблюдавший. - А что касается ваших
вопросов, Александр Иванович, то... Постарайтесь понять, Александр
Иванович, что не существует единственного для всех будущего. Их много, и
каждый поступок творит какое-нибудь из них. Вы это поймете, - сказал он
убедительно. - Вы это обязательно поймете.
Позже я действительно это понял.
Но это уже совсем-совсем другая история.
|
|