|
спрашивать, не мешает ли он нам работать. Применяя ассоциативный допрос,
мы сможем узнать от него много любопытного относительно космической
экспансии человечества и, несомненно, кое-что о нашем собственном,
личном будущем.
Когда мы дошли до этого пункта рассуждений, Эдик вдруг помрачнел и
заявил, что ему не нравятся намеки Фотона на его, Амперяна, безвременную
смерть. Чуждый душевного такта Корнеев заметил на это, что любая смерть
мага всегда безвременна и что тем не менее мы все там будем. И вообще,
сказал Роман, может быть, он будет тебя любить сильнее всех нас и только
твою смерть запомнит. Эдик понял, что у него еще есть шансы умереть
позже нас, и настроение его улучшилось.
Однако разговор о смерти направил наши мысли в меланхолическое
русло. Мы все, кроме Корнеева, конечно, вдруг начали жалеть У-Януса.
Действительно, если подумать, положение его было ужасно. Во-первых, он
являл собою образец гигантского научного бескорыстия, потому что
практически был лишен возможности пользоваться плодами своих идей.
Далее, у него не было никакого светлого будущего. Мы шли в мир разума и
братства, он же с каждым днем уходил навстречу к Николаю Кровавому,
крепостному праву, расстрелу на Сенатской площади и - кто знает? --
может быть, навстречу аракчеевщине, бироновщине, опричнине. И где-то в
глубине времен, на вощеном паркете Санкт-Петербургской де Сиянс Академии
его встретит в один скверный день коллега в напудренном парике --
коллега, который вот уже неделю как-то странно к нему приглядывается --
ахнет, всплеснет руками и с ужасом в глазах пробормочет: "Герр
Нефструефф!.. Как ше это?.. Федь фчера ф "Федомостях" определенно
писали, што фы скончались от удар..."
И ему придется говорить что-то о брате-близнеце или о фальшивых
слухах, зная и прекрасно понимая, что означает этот разговор...
- Бросьте, - сказал Корнеев. - Распустили слюни. Зато он знает
будущее. Он уже побывал там, куда нам еще идти и идти. И он, может быть,
прекрасно знает, когда мы все умрем.
- Это совсем другое дело, - сказал грустно Эдик.
- Старику тяжело, - сказал Роман. - Извольте относиться к нему
поласковее и потеплее. Особенно ты, Витька. Вечно ты ему хамишь.
- А что он ко мне пристает? - огрызнулся Витька. - О чем
беседовали да где виделись...
- Вот теперь ты знаешь, чего он к тебе пристает, и веди себя
прилично.
Витька насупился и стал демонстративно рассматривать листок со
списком вопросов.
- Надо объяснять ему все поподробнее, - сказал я. - Все, что
сами знаем. Надо постоянно предсказывать ему его ближайшее будущее.
- Да, черт возьми, - сказал Роман. - Он этой зимой ногу сломал.
На гололеде.
- Надо предотвратить, - решительно сказал я.
- Что? - спросил Роман. - Ты понимаешь, что ты говоришь? Она у
него уже давно срослась...
- Но она у него еще не сломана, - возразил Эдик.
Несколько минут мы пытались все сообразить. Витька вдруг сказал:
- Постойте-ка! А это что такое? Один вопрос у нас, ребята, не
вычеркнут.
- Какой?
- Куда девалось перо?
- Ну как куда? - сказал Роман. - Перенеслось в восьмое. А
восьмого я как раз печку включал, расплав делал...
- Ну и что из этого?
- Да, ведь я же его бросил в корзинку... Восьмого, седьмого,
шестого я его не видел... Гм... Куда же оно делось?
- Уборщица выбросила, - предположил я.
- Вообще об этом интересно подумать, - сказал Эдик. --
|
|