спрашивать, не мешает ли он нам работать. Применяя ассоциативный допрос,
мы  сможем  узнать  от  него  много любопытного относительно космической
экспансии человечества  и,  несомненно,  кое-что  о  нашем  собственном,
личном будущем.
     Когда мы дошли до этого пункта рассуждений,  Эдик вдруг помрачнел и
заявил, что ему не нравятся намеки Фотона на его, Амперяна, безвременную
смерть.  Чуждый душевного такта Корнеев заметил на это, что любая смерть
мага  всегда безвременна и что тем не менее мы все там будем.  И вообще,
сказал Роман, может быть, он будет тебя любить сильнее всех нас и только
твою  смерть  запомнит.  Эдик  понял,  что у него еще есть шансы умереть
позже нас, и настроение его улучшилось.
     Однако разговор  о  смерти  направил  наши  мысли в меланхолическое
русло.  Мы все,  кроме Корнеева,  конечно,  вдруг начали жалеть У-Януса.
Действительно,  если подумать,  положение его было ужасно. Во-первых, он
являл  собою  образец  гигантского  научного  бескорыстия,  потому   что
практически  был  лишен  возможности  пользоваться  плодами  своих идей.
Далее,  у него не было никакого светлого будущего. Мы шли в мир разума и
братства,  он  же  с  каждым  днем уходил навстречу к Николаю Кровавому,
крепостному праву,  расстрелу на Сенатской площади и -  кто  знает?  --
может быть,  навстречу аракчеевщине,  бироновщине, опричнине. И где-то в
глубине времен, на вощеном паркете Санкт-Петербургской де Сиянс Академии
его  встретит  в  один  скверный  день  коллега  в напудренном парике --
коллега,  который вот уже неделю как-то странно к нему приглядывается --
ахнет,   всплеснет  руками  и  с  ужасом  в  глазах  пробормочет:  "Герр
Нефструефф!..  Как ше  это?..  Федь  фчера  ф  "Федомостях"  определенно
писали, што фы скончались от удар..."
     И ему придется говорить что-то о брате-близнеце  или  о  фальшивых
слухах, зная и прекрасно понимая, что означает этот разговор...
     - Бросьте,  - сказал Корнеев.  - Распустили слюни. Зато он знает
будущее. Он уже побывал там, куда нам еще идти и идти. И он, может быть,
прекрасно знает, когда мы все умрем.
     - Это совсем другое дело, - сказал грустно Эдик.
     - Старику тяжело,  - сказал Роман.  - Извольте относиться к нему
поласковее и потеплее. Особенно ты, Витька. Вечно ты ему хамишь.
     - А что он ко  мне  пристает?  -  огрызнулся  Витька.  -  О  чем
беседовали да где виделись...
     - Вот теперь ты знаешь,  чего он к  тебе  пристает,  и  веди  себя
прилично.
     Витька насупился и  стал  демонстративно  рассматривать  листок  со
списком вопросов.
     - Надо объяснять ему все поподробнее,  - сказал я.  -  Все,  что
сами знаем. Надо постоянно предсказывать ему его ближайшее будущее.
     - Да,  черт возьми, - сказал Роман. - Он этой зимой ногу сломал.
На гололеде.
     - Надо предотвратить, - решительно сказал я.
     - Что?  - спросил Роман.  - Ты понимаешь, что ты говоришь? Она у
него уже давно срослась...
     - Но она у него еще не сломана, - возразил Эдик.
     Несколько минут мы пытались все сообразить. Витька вдруг сказал:
     - Постойте-ка!  А  это что такое?  Один вопрос у нас,  ребята,  не
вычеркнут.
     - Какой?
     - Куда девалось перо?
     - Ну  как куда?  - сказал Роман.  - Перенеслось в восьмое.  А
восьмого я как раз печку включал, расплав делал...
     - Ну и что из этого?
     - Да,  ведь я же его  бросил  в  корзинку...  Восьмого,  седьмого,
шестого я его не видел... Гм... Куда же оно делось?
     - Уборщица выбросила, - предположил я.
     - Вообще   об   этом   интересно  подумать,  -  сказал  Эдик.  --