очень счастливый вид, потому что он смягчился и проворчал:
     - Позвольте посмотреть.
     Я отдал ему листки,  он сел рядом со мною,  и мы  вместе  разобрали
задачу  с начала и до конца и с наслаждением просмаковали два изящнейших
преобразования, одно из которых подсказал мне он, а другое нашел я сам.
     - У нас с вами неплохие головы,  Алехандро,  -  сказал,  наконец,
Хунта. - В нас есть артистичность мышления. Как вы находите?
     - По-моему, мы молодцы, - сказал я искренне.
     - Я тоже так думаю, - сказал он. - Это мы опубликуем. Это никому
не стыдно опубликовать. Это не галоши-автостопы и не брюки-невидимки.
     Мы пришли  в  отличное  настроение  и начали разбирать новую задачу
Хунты,  и очень скоро  он  сказал,  что  и  раньше  иногда  считал  себя
побрекито, а в том, что я математически невежествен, убедился при первой
же встрече. Я с ним горячо согласился и высказал предположение, что ему,
пожалуй,  пора  уже на пенсию,  а меня надо в три шеи гнать из института
грузить лес, потому что ни на что другое я не годен. Он возразил мне. Он
сказал,  что  ни  о какой пенсии не может быть и речи,  что его надлежит
пустить на удобрения, а меня на километр не подпускать к лесоразработке,
где   определенный   интеллектуальный   уровень  все-таки  необходим,  а
назначить учеником младшего  черпальщика  в  ассенизационном  обозе  при
холерных   бараках.   Мы   сидели,   подперев   головы,   и  предавались
самоуничижению,  когда в зал  заглянул  Федор  Симеонович.  Насколько  я
понял, ему не терпелось узнать мое мнение о составленной им программе.
     - Программа! - желчно усмехнувшись, произнес Хунта. - Я не видел
твоей программы,  Теодор,  но я уверен, что она гениальна по сравнению с
этим...  - Он с отвращением подал  двумя  пальцами  Федору  Симеоновичу
листок   со  своей  задачей.  -  Полюбуйся,  вот  образец  убожества  и
ничтожества.
     - Г-голубчики, - сказал Федор Симеонович озадаченно, разобравшись
в почерках. - Это же п-проблема Бен Б-бецалеля. К-калиостро же доказал,
что она н-не имеет р-решения.
     - Мы сами знаем,  что она  не  имеет  решения,  -  сказал  Хунта,
немедленно ощетиниваясь. - Мы хотим знать, как ее решать.
     - К-как-то ты странно рассуждаешь,  К-кристо...  К-как  же  искать
решение, к-когда его нет? Б-бессмыслица какая-то...
     - Извини, Теодор, но это ты очень странно рассуждаешь. Бессмыслица
-- искать решение, если оно и так есть. Речь идет о том, как поступать с
задачей,  которая решения не имеет.  Это глубоко принципиальный  вопрос,
который,  как  я  вижу,  тебе,  прикладнику,  к сожалению,  не доступен.
По-видимому, я напрасно начал с тобой беседовать на эту тему.
     Тон Кристобаля   Хозевича  был  необычайно  оскорбителен,  и  Федор
Симеонович рассердился.
     - В-вот   что,   г-голубчик,   -  сказал  он.  -  Я  не-не  могу
дискутировать с т-тобой в этом тоне п-при молодом  человеке.  Т-ты  меня
удивляешь.  Это н-неп-педагогично. Если тебе угодно п-продолжать, изволь
выйти со мной в к-коридор.
     - Изволь,  - отвечал Хунта,  распрямляясь как пружина и судорожно
хватая у бедра несуществующий эфес.
     Они церемонно вышли,  гордо задрав головы и не глядя друг на друга.
Девочки захихикали. Я тоже не особенно испугался. Я сел, обхватив руками
голову,  над оставленным листком и некоторое время краем уха слушал, как
в коридоре могуче рокочет бас  Федора  Симеоновича,  прорезаемый  сухими
гневными вскриками Кристобаля Хозевича.  Потом Федор Симеонович взревел:
"Извольте пройти в мой кабинет!" - "Извольте!" -  проскрежетал  Хунта.
Они уже были на "вы".  И голоса удалились. "Дуэль! Дуэль!" - защебетали
девочки.  О Хунте ходила лихая слава бретера и забияки. Говорили, что он
приводит  противника  в  свою  лабораторию,  предлагает на выбор рапиры,
шпаги или алебарды,  а затем принимается а-ля Жан Маре скакать по столам
и   опрокидывать  шкафы.  Но  за  Федора  Симеоновича  можно  было  быть
спокойным. Было ясно, что в кабинете они в течение получаса будут мрачно