усевшимся на стол.
     - Господи помилуй, - сказал писарь, - как это я попал на стол, да еще
заснул? И какой дикий сон мне приснился. Какая чепуха!



                        6. ЛУЧШЕЕ, ЧТО СДЕЛАЛИ КАЛОШИ

     На другой день рано утром, когда писарь еще лежал в постели, в  дверь
постучали, и вошел его сосед, снимавший комнату на том же этаже, - молодой
студент-богослов.
     - Одолжи мне, пожалуйста, свои калоши, - сказал он. - Хоть в  саду  и
сыро, да  больно  уж  ярко  светит  солнышко.  Хочу  туду  сойти  выкурить
трубочку.
     Он надел калоши и вышел в сад, в котором росло только  два  дерева  -
слива и груша; впрочем, даже столь скудная  растительность  в  Копенгагене
большая редкость.
     Студент прохаживался взад и вперед по  дорожке.  Время  было  раннее,
всего шесть часов утра. На улице заиграл рожок почтового дилижанса.
     - О, путешествовать, путешествовать! - вырвалось у него. - Что  может
быть лучше! Это предел всех моих мечтаний. Если бы они осуществились, я бы
тогда,  наверное,  угомонился  и  перестал  метаться.  Как  хочется  ехать
подальше отсюда, увидеть волшебную Швейцарию, поездить по Италии!
     Хорошо еще, что калоши счастья выполняли желания немедленно, а то  бы
студент, пожалуй, забрался слишком далеко и для себя самого и  для  нас  с
вами. В тот же  миг  он  уже  путешествовал  по  Швейцарии,  упрятанный  в
почтовый дилижанс вместе с восемью  другими  пассажирами.  Голова  у  него
трещала, шею ломило,  ноги  затекли  и  болели,  потому  что  сапоги  жали
немилосердно. Он не спал и не бодрствовал, но был  в  состоянии  какого-то
мучительного оцепенения. В правом кармане у него лежал аккредитив, в левом
паспорт, а в кожаном мешочке  на  груди  было  зашито  несколько  золотых.
Стоило нашему путешественнику клюнуть  носом,  как  ему  тут  же  начинало
мерещиться, что он уже потерял какое-нибудь из своих сокровищ, и тогда его
бросало в дрожь, а рука  его  судорожно  описывала  треугольник  -  справа
налево и на грудь, - чтобы проверить, все ли цело. В  сетке  над  головами
пассажиров болтались зонтики, палки, шляпы,  и  все  это  мешало  студенту
наслаждаться прекрасным горным пейзажем. Но он все смотрел, смотрел  и  не
мог насмотреться, а в сердце его  звучали  строки  стихотворения,  которое
написал, хотя и не стал печатать, один известный нам швейцарский поэт:

                  Прекрасный край! Передо мной
                  Монблан белеет вдалеке.
                  Здесь был бы, право, рай земной,
                  Будь больше денег в кошельке.

     Природа здесь была мрачная, суровая и величественная.  Хвойные  леса,
покрывавшие заоблачные горные вершины, издали  казались  просто  зарослями
вереска. Пошел снег, подул резкий, холодный ветер.
     - Ух! - вздохнул студент. - Если бы мы уже были по ту  сторону  Альп!
Там теперь наступило лето, и я наконец  получил  бы  по  аккредитиву  свои
деньги. Я так за них боюсь, что все эти альпийские красоты перестали  меня
пленять. Ах, если б я уже был там!
     И он немедленно очутился в самом  сердце  Италии,  где-то  на  дороге
между Флоренцией и Римом. Последние  лучи  солнца  озаряли  лежащие  между
двумя темно-синими  холмами  Тразименское  озеро,  превращая  его  воды  в
расплавленное золото. Там, где некогда Ганнибал  разбил  Фламиния,  теперь
виноградные лозы мирно обвивали друг  друга  своими  зелеными  плетями.  У
дороги, под сенью  благоухающих  лавров,  прелестные  полуголые  ребятишки
пасли стадо черных как смоль свиней. Да, если бы описать эту  картину  как
следует, все бы только и твердили: "Ах, восхитительная Италия!" Но, как ни