|
В этот вечер в больнице как раз дежурил один молодой медик, о котором
хоть и можно было сказать, что "голова у него большая", но... лишь в самом
прямом смысле этого слова. Шел проливной дождь; однако, невзирая на
непогоду и дежурство, медик все-таки решил сбегать в город по каким-то
неотложным делам, - хотя бы на четверть часика. "Незачем, - думал он, -
связываться с привратником, если можно легко пролезть сквозь решетку". В
вестибюле все еще валялись калоши, забытые сторожем. В такой ливень они
были очень кстати, и медик надел их, не догадываясь, что это калоши
счастья. Теперь осталось только протиснуться между железными прутьями,
чего ему ни разу не приходилось делать.
- Господи, только бы просунуть голову, - промолвил он.
И в тот же миг голова его, хотя и очень большая, благополучно
проскочила между прутьями, - не без помощи калош, разумеется.
Теперь дело было за туловищем, но ему никак не удавалось пролезть.
- Ух, какой я толстый! - сказал студент. - А я-то думал, что голову
просунуть всего труднее будет. Нет, не пролезть мне!
Он хотел было сразу же втянуть голову обратно, но не тут-то было: она
застряла безнадежно, он мог лишь крутить ею сколько угодно и без всякого
толка. Сначала медик просто рассердился, но вскоре настроение его
испортилось вконец; калоши поставили его прямо-таки в жуткое положение.
К несчастью, он никак не догадывался, что надо пожелать освободиться,
и сколько ни вертел головой, она не пролезала обратно. Дождь все лил и
лил, и на улице ни души не было. До звонка к дворнику все равно никак было
не дотянуться, а сам освободиться он не мог. Он думал, что, чего доброго,
придется простоять так до утра: ведь только утром можно будет послать за
кузнецом, чтобы он перепилил решетку. И вряд ли удастся перепилить ее
быстро, а на шум сбегутся школьники, все окрестные жители, - да, да,
сбегутся и будут глазеть на медика, который скорчился, как преступник у
позорного столба; глазеть, как в прошлом году на огромную агаву, когда она
расцвела.
- Ой, кровь так и приливает к голове. Нет, я так с ума сойду! Да, да,
сойду с ума! Ох, только бы мне освободиться!
Давно уже нужно было медику сказать это: в ту же минуту голова его
освободилась, и он стремглав кинулся назад, совершенно обезумев от страха,
в который повергли его калоши счастья.
Но если вы думаете, что этим дело и кончилось, то глубоко ошибаетесь.
Нет, самое худшее еще впереди.
Прошла ночь, наступил следующий день, а за калошами все никто не
являлся.
Вечером в маленьком театре, расположенном на улице Каннике, давали
представление. Зрительный зал был полон. В числе других артистов один чтец
продекламировал стихотворение под названием "Бабушкины очки":
У бабушки моей был дар такой,
Что раньше бы сожгли ее живой.
Ведь ей известно все и даже боле:
Грядущее узнать - в ее то было воле,
В сороковые проникала взором,
Но просьба рассказать всегда кончалась спором.
"Скажи мне, говорю, грядущий год,
Какие нам событья принесет?
И что произойдет в искусстве, в государстве?"
Но бабушка, искусная в коварстве,
Молчит упрямо, и в ответ ни слова.
И разбранить меня подчас готова.
Но как ей устоять, где взять ей сил?
Ведь я ее любимцем был.
"По-твоему пусть будет в этот раз, -
Сказала бабушка и мне тотчас
|
|