уготовано местечко в самом мрачном углу преисподней. Скорее,  им  угрожает
ад на этом свете, если их проступок получит огласку. Ты будешь молчать?
     - Я буду... Обещаю вам... - Матильда зябко поежилась. -  Это  ужасно!
Неужели госпожа Жоанна не понимает, какой это большой грех?
     - Прекрасно понимает, можешь не сомневаться. И сейчас Жоанна  кается,
что совершила его, вот почему она такая набожная в последнее время.  К  ее
чести надо сказать, что ее раскаяние вызвано осознанием своей вины,  а  не
тем, что Бланка разоблачила ее связь с  братом  -  это  случилось  гораздо
позже. Так что молись лучше за спасение этих грешных душ, а не моей.
     - Я буду молиться... за госпожу Жоанну.
     - А за Александра?
     - Нет, не буду. Не хочу. Он злой человек, сударыня.
     Маргарита промолчала и  еще  больше  нахмурилась.  В  том,  что  граф
Бискайский стал отпетым негодяем, отчасти  был  виновен  ее  отец.  Порой,
думая об этом, она испытывала что-то вроде угрызений совести: ведь если бы
не злая воля их деда, короля Рикарда, наваррская  корона  принадлежала  бы
Александру, и  то  на  совершенно  законных  основаниях.  Осознание  этого
неприятного, дразнящего, крайне щекотливого факта заставляло Маргариту еще
сильнее ненавидеть своего кузена.
     - Ладно, - отозвалась она, нарушая тягостное молчание. - Пожалуй, мне
пора к отцу. Не стоит испытывать его терпение. Мне передали, что он  очень
возбужден;  видно,  опять  строит  планы  насчет  моего  замужества...   -
Маргарита вздохнула. - А  ты,  Матильда,  оставайся  здесь.  Когда  явится
Бланка, скажи пусть подождет - я только отошью  очередного  претендента  и
сразу же вернусь.



                          17. КОРОЛЬ И ЕГО ДОЧЬ

     Дон Александр, десятый по счету король  Наварры,  носивший  это  имя,
устремил на свою дочь утомленный,  исполненный  мольбы,  отчаяния  и  даже
чуточку отвращения взгляд, подобно тому, как многолетний узник смотрит  на
опостылевшего ему надзирателя, который, однако,  за  длительное  время  их
невольного знакомства стал как бы неотъемлемой частицей его самого.
     - Сударыня, возлюбленная дщерь моя,  -  отрешенно  заговорил  король,
стоя перед Маргаритой посреди просторного кабинета, где обычно  собирались
заседания Государственного Совета; в данный момент,  кроме  короля  и  его
дочери, в помещении больше не было никого. - Я пригласил вас  к  себе  для
весьма серьезного разговора. Через три месяца с небольшим  вам  исполнится
восемнадцать лет. Вы уже взрослая дама, вы - наследница  престола,  посему
должны с надлежащей ответственностью...
     - Ой, прекрати, папочка! - громко фыркнув, перебила его Маргарита.  -
К чему такие напыщенные речи, что за  муха  тебя  укусила?  Небось,  опять
получил от кого-то  заманчивое  предложение  и  с  новой  силой  загорелся
желанием выдать меня замуж?
     Дон Александр в замешательстве опустил глаза. Он не просто любил свою
дочь, он обожал и боготворил ее - единственную оставшуюся в живых из троих
его детей. После смерти младшего сына король  души  в  ней  не  чаял,  так
панически  боялся  потерять  и  ее,  что  впоследствии  этот  страх  перед
возможной утратой перерос в страх перед самой Маргаритой. Никогда и  ни  в
чем он не мог перечить ей - будь то какие-либо серьезные желания,  или  же
детские, порой бессмысленные капризы.
     - Но, доченька, - ласково и нерешительно произнес  дон  Александр.  -
Это действительно необходимо. Я уже стар, и смерть моя  не  за  горами,  а
Наварре нужен будет король.
     - Государь! - искренне возмутилась принцесса. -  Что  вы  говорите?!!
Ужель вы сомневаетесь в моих способностях как государственного мужа...  то
бишь государственной жены? Жены мудрой, справедливой и твердой в  решеньях
- как говаривал некогда Гораций о вас, мужчинах.