- Мм... В некотором роде. Как мне стало известно, на  прошлой  неделе
дон Альфонсо подписал с гранадским эмиром соответствующий договор.
     - Дон Альфонсо? - переспросил герцог. - Почему он, почему не король?
     - Филипп говорит, что в последнее время дон  Фернандо  здорово  сдал,
поэтому командование кастильской армии взял на себя дон Альфонсо.
     - Понятно... Нет, постойте! - Глаза герцога вдруг сверкнули, и он так
пристально посмотрел на Эрнана, словно пытался  пробуравить  его  взглядом
насквозь. - Вы сказали: "Филипп говорит". Что это значит? Вы  получили  от
него письмо или все-таки...
     - Да, - кивнул Эрнан. - Сейчас он гостит у меня в замке.
     - Ясно. - Герцог  немного  помолчал,  предаваясь  мрачным  раздумьям,
потом спросил: - Филипп рассказывал о моем письме?
     - Да.
     Снова молчание.
     - Ну что ж, - наконец заговорил герцог.  -  Это  вполне  естественно.
Было бы глупо с моей стороны надеяться, что он мигом  позабудет  обо  всех
обидах и сразу  же  явится  ко  мне.  Для  этого  Филипп  слишком  горд  и
самолюбив... Впрочем, кто бы не обиделся, если бы  его,  точно  шелудивого
пса, прогнали из родного дома. Не знаю,  сможет  ли  Филипп  простить  мне
это... и все остальное тоже.
     В словах герцога было столько горечи, а  выглядел  он  таким  дряхлым
стариком, что растроганный Эрнан не сдержался.
     - Филипп не злопамятен, монсеньор, и не таит на  вас  зла.  -  Затем,
помедлив немного, он все же добавил: - А Господь милосерден.
     Герцог тяжело вздохнул.
     - То  же  самое  сказал  мне  на  прощание  Филипп.  Но  тогда  я  не
прислушался к его словам, я вообще не желал ни слышать его, ни  видеть.  И
лишь потом, когда он уехал в Кастилию, я начал понимать, как много он  для
меня значит... Да простит меня Бог, я не любил ни одного из своих сыновей,
а Филипп и вовсе был у меня на особом счету. Но вместе с тем, сам того  не
подозревая, я очень  дорожил  им,  и  где-то  в  глубине  души  всегда  им
гордился. Филипп был отрадой для моего отцовского самолюбия, ведь Гийом  и
Робер... Что толку скрывать: я  стыдился  их  обоих,  особенно  Гийома.  -
Герцог сделал паузе и угрюмо посмотрел на Эрнана. Однако во взгляде его не
было ни враждебности, ни осуждения,  ни  порицания,  а  была  лишь  слепая
покорность судьбе. - Теперь  Гийом  мертв,  и  мне  приходиться  стыдиться
только одного сына - Робера. По правде говоря, я даже рад, что он уехал  в
Марсан. Издали его пороки и дурные наклонности  не  так  бросаются  мне  в
глаза.
     Герцог снова умолк, плеснул в свой кубок немного вина и выпил.
     - А вот Филиппа мне не хватает, - задумчиво произнес он. - Почти семь
лет мне понадобилось, чтобы понять это.  Почти  семь  лет  я  потратил  на
борьбу с собой и со своей гордыней - ведь  именно  я  должен  был  сделать
первый шаг к примирению.
     - И вы его сделали, монсеньор, - сказал Эрнан.
     - Да, сделал.  Но  не  слишком  ли  поздно?  Я  так  долго  и  упорно
отталкивал от себя  Филиппа,  что,  боюсь,  он  не  сможет  и  не  захочет
вернуться ко  мне...  как  мой  сын.  Он  будет  здесь  жить,  будет  моим
наследником - но не сыном.
     - Уверяю вас, монсеньор, вы ошибаетесь, - убежденно ответил Шатофьер.
- Филипп по-прежнему считает вас своим отцом, уважает вас как отца и...  -
В излишнем рвении Эрнан чуть не сказал: "и  любит",  но  вовремя  прикусил
язык. - И кстати, коль скоро мы заговорили о наследстве. Как  я  понял  из
слов Филиппа, вы не только признаете его своим наследником, но и  намерены
передать ему во владение Беарн и Балеары.
     - Ах, это! - небрежно произнес герцог,  будто  речь  шла  о  каком-то
пустяке. - Да, я уступлю Филиппу Беарн с Балеарами,  а  также  сделаю  его
соправителем Гаскони. Я не хочу, чтобы он находился подле  меня  только  в
ранге  наследника,  на  положении  мальчика  на  побегушках.  После  всего
происшедшего между  нами  семь  лет  назад  для  него  эта  роль  была  бы