глазами.  Впервые в глазах его мелькнули проблески жизни - вот чудеса!  Но
это была дьявольская улыбка глаз, чуть заносчивая, чуть  издевательская  и
презрительная. Дон Эстебан, видимо, не уловил моей иронии.
     - Все верно, сеньор кабальеро, ты все понял правильно,  -  подтвердил
он с оттенком высокомерия, тоном, каким  обращаются  порой  к  скудоумному
простаку, - все верно,  но  лишь  отчасти.  Араваки  действительно  станут
образцовым  и  счастливым  племенем  после  возвращения  этих   пятидесяти
человек, но в Венесуэле есть  и  другие  племена,  более  счастливые,  уже
познавшие прелести нашей цивилизации.
     - О, и впрямь позавидуешь этим племенам! - воскликнул я.
     Испанец отпрянул, ибо  я  выкрикнул  это  гораздо  громче,  чем  того
требовало  выражение  простого  удивления.  Двусмысленность  моих  слов  и
выражение лица он  приписал  тому,  что  я,  как  иностранец,  неправильно
выразился, плохо владея испанским языком.
     Сделав широкий жест рукой, дон Эстебан проговорил:
     - Я знаю, вы прибыли сюда ненадолго, и знаю также, что,  несмотря  на
это, вы пользуетесь у араваков большим почетом.  Не у всех, правда,  но  у
тех, что пришли с вашей милостью  и  признали  вас  своим  вождем.  Конесо
подговаривал меня взять в Ангостуру ваших индейцев и негров, но я не стану
этого делать, ибо они только что прибыли сюда и ничего в долг  у  меня  не
брали, а брали люди Конесо.  Теперь же, когда пришло время отдавать людей,
Конесо юлит и уверяет меня, что людей у него нет, а те, кого он хотел  мне
отдать, будто бы убежали в лес.  Я знаю, часть действительно  убежала,  но
многие еще остались.  Поэтому я прошу, ваша милость, заставь глупых понять
свое благо и добром отправляться в Ангостуру.  А если Конесо не выдаст мне
всех пятьдесят человек, передай ему от меня, я сдеру с него шкуру.
     - А что это за люди там  стоят?  -  спросил  я,  указывая  на  группу
араваков, окруженных неподалеку от нас охраной из числа индейцев чаима.  -
Чего они ждут?
     - Они пойдут  с  нами.  Но  их  только  двадцать  три,  а  мне  нужно
пятьдесят.
     - Что-то они очень уж невеселы.
     - Потому что глупы! Не знают, что их ждет...
     - А может, слишком хорошо... знают?!
     Я произнес эти слова медленно, чуть ли не безразлично, но дон Эстебан
снова устремил на  меня  острый  взгляд,  настороженный  и,  как  вначале,
невыразимо холодный.  Он подошел ко  мне  вплотную.  У  него  были  черные
нависшие брови, длинные густые ресницы,  серые,  как  свинец,  глаза,  что
придавало  его  лицу  твердое,  стальное  выражение.  Губы  его  перестали
улыбаться и сжались в жесткую складку.
     - Сеньор кавалер! - произнес он злобно, чуть ли не дыша мне  прямо  в
лицо. - Сеньор кавалер, надеюсь,  ваша  милость  хорошо  слышал  и  оценил
значение того, что я только что сказал.
     - Я не совсем понимаю, о чем идет речь. Прошу повторить.
     - Я заверил вашу милость, что пощажу ваших людей и не трону их.
     - Ах так! Спасибо за доброту, дон Эстебан.
     - Но я иду на это с расчетом, что  в  интересах  сеньора  помочь  мне
собрать пятьдесят человек.
     - А если и я, подобно аравакам, не сумею оценить своего блага, так ли
уж тяжек будет мой грех?
     - Теперь я не понимаю, ваша милость! Говори ясней!
     - Если я не помогу вашей милости?
     Дон Эстебан прищурил глаза,  словно  целился  в  меня  из  невидимого
ружья.
     - Не думай, сударь, что и прежде я не замечал твоих  шуточек!  Теперь
же ты явно издеваешься! Ладно, тогда шутки в сторону! Если ты не  сделаешь
того, о чем тебя просят, может случиться, я  вспомню,  что  советовал  мне
Конесо относительно твоих людей.
     - Это угроза?
     - Как угодно, сударь, возможно, и угроза!